Защитник главы чеченского «Мемориала» рассказывает о своем пути в адвокатуру, об особенностях работы в Чечне и о надеждах отстоять закон в суде.

— Ваш путь в адвокатуру не был прямым. Вы служили в вооруженных силах, работали в правоохранительных органах. Как это все было?

— Я поступил на службу в вооруженные силы СССР в 16 лет, став курсантом военного училища. Как правило, военную присягу принимают в 18 лет. А тогда в отношении меня и еще двух-трех человек было сделано исключение, и нам разрешили принять присягу в 16 лет. Видимо, в том числе и потому, что за плечами у меня была соответствующая подготовка — еще в школе я занимался парашютным спортом. И вот в 1990 году я поступил в военное училище, получил специальность авиационный техник-механик. Когда я окончил училище, той страны, которая меня отправляла получать знания, уже не существовало.

Стоял выбор: что делать дальше? Был жуткий бардак на тот момент, непонятно, кто прав, кто виноват, какие решения верные. Представьте себе: выпускник военного училища, 19 лет всего, я не знал, что мне делать.

Самостоятельно сделать выбор у меня не получилось, в добровольно-принудительном порядке я был распределен по месту призыва. Меня направляли на учебу с Украины, вот и отправили туда же. Службу начинал в военном городке Калинов, Львовская область, украинско-польская граница. Грустно было наблюдать за тем, что там происходит. Я был романтик, мечтал о военной карьере. А там, где я служил, был развал и бардак, абсолютно деградировавшая армия. Старшие офицеры занимались черти чем, только не службой. Когда я столкнулся с реальностью, желание служить в такой армии растворилось само собой. Были какие-то метания, попробовал найти себя где-то, где армия еще была похожа на армию, а не на сброд. Пытался уехать в Югославию, в миротворческий контингент ООН, у меня не получилось, потому что я не знал английского, некоторые мои сослуживцы вообще авантюрное решение приняли — ушли во французский иностранный легион.

И в определенный момент жизнь сама за меня распорядилась: приехали некие «покупатели» из России, так в войсках называли «вербовщиков» в горячие точки. Они сказали, что идет набор в авиационные полки внутренних войск МВД России по дефицитным специальностям. Моя специальность относилась к дефицитным, на тот момент я уже прошел переподготовку на бортового техника вертолета.

Я поехал в Москву в главкомат внутренних войск, но выяснилось, что вакантных должностей бортовых техников уже нет. Однако кадровик, который со мной разговаривал, обратил внимание на то, что я парень спортивный, имел парашютно-десантную подготовку, и предложил мне пойти служить в полк оперативного назначения — известный как «Шумиловский» полк. Там были неплохие командиры. И когда я туда пришел, я понял, что попал в настоящую армию. Там действительно была реальная боевая подготовка, нас учили воевать. Это был 1994 год.

Из военных — в уголовный розыск

— Вы принимали участие в первой чеченской войне?

— Я не участвовал в первой чеченской войне. Те задачи, которые я выполнял, не были связаны с непосредственным участием в боевых действиях. Можно сказать, что мне в какой-то степени повезло. Осенью 1994 года я находился на территории Дагестана, на границе с Чечней. Никто не думал, что там что-то серьезное может начаться, думали, что как-то вопрос решится, тогда к нам не было отрицательного отношения со стороны чеченцев.

В декабре 1994 года я был в отпуске и узнал, что начались серьезные события, тогда из моей части много людей попало в плен еще на территории Дагестана. Колонна одного из подразделений нашего полка была окружена чеченцами. Впереди шли женщины, а за их спинами были боевики. Солдаты и офицеры не открыли огонь по гражданским и часть из них была разоружена боевиками.

А у меня как раз контракт на военной службе закончился в декабре 1994 года, а уже с января 1995 я поступил на службу в уголовный розыск.

— Как интересно сложилась судьба: бывший оперуполномоченный уголовного розыска стал адвокатом, ведущим правозащитные дела.

— Жизнь постоянно сталкивала с умными и интересными людьми. Мне всегда везло с моими руководителями. Когда я работал в уголовном розыске, в какой-то момент мне стало неинтересно работать в райотделе и заниматься раскрытием краж трусов и носков. Хотелось каких-то серьезных дел. А на тот момент нереально было попасть в серьезное подразделение управления уголовного розыска без профильного высшего образования. Именно поэтому я попросил направить меня на учебу в институт МВД и в 1996 году начал учиться в ведомственном юридическом институте. Там я серьезно заинтересовался темой борьбы с организованной преступностью в сфере экономической деятельности, но о смене места службы не задумывался, так как очень любил свою работу в уголовном розыске, ведь это были «лихие 90-е» — романтика била через край. В 2000 году проходил службу в Чечне, руководил личной охраной военного коменданта Шалинского района генерала Беспалова. Там я познакомился с начальником управления по борьбе с экономическими преступлениями. Я как-то поделился с ним своими идеями по методике раскрытия экономических преступлений, видимо, произвел впечатление, так как он спросил: «А ты не думал перейти в ОБЭП?» Я на тот момент не хотел уходить со своей работы, тот наш разговор свою роль сыграл несколько позже.

Через год я участвовал в следственных действиях с интересным персонажем, который был далеко не последним человеком в криминальной иерархии Кирова. Прощаясь, он мне сказал: «Ты парень неглупый, чего ты занимаешься этой грязью — бандитизмом, разбойными нападениями, зачем тебе это все? Всю жизнь хочешь в этом дерьме ковыряться?» Я говорю: «Мне нравится». А он: «Это тебе будет нравиться лет до 35, а потом тебя или вышибут со службы, или просто на пенсию пойдешь и будешь где-нибудь на складе открывать шлагбаум, вспоминать былые подвиги и тихонечко спиваться». Меня его слова зацепили, я знал, что большая часть моих коллег после выхода на пенсию не могут найти себе достойное применение и вершина карьеры опера на пенсии — это охранник в банке. Я вспомнил тот разговор с тем человеком из ОБЭПа, нашел его, спросил, осталось ли его предложение в силе и буквально через месяц меня перевели в очень престижное подразделение — отдел по раскрытию преступлений, совершенных в сфере банковской деятельности и при преднамеренном банкротстве.

Это было очень сложное направление. Представьте себе человека, который в принципе никогда такими вещами не занимался, но имеет дикое желание оправдать доверие. Я засел за учебники. После работы ходил в библиотеку имени Герцена, занялся дополнительным самообразованием и через три-четыре месяца уже начал что-то понимать, появились первые положительные результаты. Дальше карьера развивалась стремительно. Через год мне предложили возглавить районный отдел по борьбе с экономическими преступлениями Ленинского района Кирова. Еще через некоторое время мне предложили перейти на службу в одно из подразделений службы собственной безопасности таможенных органов. Пиком моей карьеры стала должность заместителя Тольяттинской таможни. На пенсию я вышел в звании подполковника, мне было всего 33 года.

Адвокатура как идеальная профессия

— На пенсии задумались об адвокатуре?

— Свою гражданскую карьеру я начал с должности стропальщика на стройке, т. е. с самого низа карьеры в строительной компании. Уже работая начальником юридического отдела крупной строительной компании, принял решение стать адвокатом. Я много экспериментировал со своей карьерой и всегда причиной смены направления профессиональной деятельности было желание научиться чему-то новому. Но только адвокатура открыла возможность развиваться неограниченно. Можно сказать, что я нашел для себя идеальную работу.

— Сейчас вы более всего известны как адвокат по чеченским делам. Почему?

— У меня есть серьезная личная мотивация для работы по уголовным делам в Чечне, о которой бы я не хотел говорить. Могу пояснить, что это действительно связано с моей командировкой в Чечню в начале 2000 года, она у меня была совсем не безоблачная. И первая моя командировка в Чечню как адвоката была вызвана исключительно этим мотивом. Позже появились и другие мотивы, но первоначальный не утратил свою актуальность. Тогда, в 2014 году, мне позвонили из Комитета против пыток и предложили съездить в Чечню поработать по одному делу. Я тогда был адвокатом в Нижнем Новгороде, звезд с неба не хватал, равный среди равных. Единственный момент, который меня отличал от других местных адвокатов — что я немного засветился в шумном деле с Pussy Riot. (Петр Заикин представлял интересы Марии Алехиной, когда она находилась в колонии в Нижнем Новгороде — «МБХ медиа»)

Чеченская специфика

— Чем работа адвоката в Чечне отличается от работы в других регионах?

— Нужно хотя бы немножко понимать ментальность местного населения. Я не говорю, что я их хорошо понимаю, но элементарные особенности я знаю и, как мне кажется, ошибок в общении с жителями этого региона не допускаю. Я хорошо усвоил старые уроки. В 2000 году был такой случай, когда во время спецоперации по розыску боевиков я со своими сослуживцами вынужден был зайти в мечеть с оружием в руках. Мы тогда думали, что боевики укрылись в мечети, но их там не было, их не пустил туда мулла. Позже выяснилось, что они укрылись в другом здании. После этого случая я ездил к этому мулле и извинился за допущенную грубость. Он и старейшины села отнеслись с пониманием, и я потом много раз общался с ними, помогал решать какие-то проблемы, связанные с хозяйственной деятельностью. С людьми можно всегда договориться. Помимо войны есть и быт, есть простое человеческое общение.

— Поэтому, когда вы работаете в Чечне, вы хорошо понимаете ментальность и следователей и судей?

— Я не очень понимаю ментальность современных чеченских правоохранителей. Большинство из них, наверное, абсолютно адекватные и порядочные люди, но та нездоровая атмосфера, которая присутствует сейчас в полиции Чечни… Я еще раз подчеркиваю, это не связано с людьми, большинство из тех людей, которые там работают, шли в органы не деньги зарабатывать, они действительно хотят служить своему народу, у чеченцев же вообще имеет место романтика службы в силовых ведомствах. Но я вижу, как ломаются люди, чьи надежды не оправдываются, некоторые пытаются перевестись в другие регионы. Но есть маленький нюанс: вы знаете, что чеченцам очень тяжело перевестись служить в другие регионы?

— Не переводят?

— Переводят крайне редко. Просто так какой-нибудь чеченец, который, например, приедет в Саратов и скажет: «Вы знаете, я хочу к вам перевестись», не думаю, что будет услышан. Я не знаю, чем это вызвано. В большинстве своем чеченцы хорошие специалисты, очень хорошо образованы. Чеченцы стремятся учиться, именно учиться, а не получать диплом об образовании, я это уже давно знаю. И то, что пытаются чеченцев выставить как каких-то необразованных людей, это абсолютный бред. Они зачастую намного образованнее, чем их ровесники в каком-нибудь подмосковном Реутове.

— Адвокату опасно работать в Чечне? Ведь за вами там постоянно следят?

— Это демонстрация. Это не угроза, а демонстрация того, что ты под контролем. Мол, ты парень, не особо здесь усердствуй. Но ведь можно и свою работу сделать и не быть при этом постоянным раздражающим фактором. У меня были случаи, когда приходилось разговаривать с далеко не последними людьми во властных органах республики. Они, кстати, как правило, вполне адекватные люди. Но они поставлены в определенные условия работы. Когда ты с ними начинаешь разговаривать и объясняешь, почему ты поступил именно так, а не по другому, находишь понимание. Там на серьезных должностях идиотов нет.

Касаемо критики чеченских властей, я считаю, что весь тот негатив, который имеет место, происходит от безнаказанности. Это по большому счету, не их вина. Это вина тех, кто стоит выше во властной иерархии, тех, кто не обозначает для них пределы допустимого.

— Вы имеете в виду российские власти?

— Я считаю, что это в значительной мере вина администрации президента России, как мне кажется, там недостаточно эффективно осуществляют контроль за власть имущими в Чеченской республике. Контроль должен быть более жестким, потому что руководители в Чечне зачастую на себя берут полномочия, которые относятся к исключительным полномочиям федеральных властей. Распространять свою власть на силовые структуры со стороны главы республики — это не очень нормально. Вы можете себе представить, чтобы глава Бурятии, например, или Башкирии давал обязательные для исполнения указания командиру подразделения национальной гвардии? В любом другом регионе выполнять подобные приказы никто не будет, там нет искажений в понимании полномочий главы региона. А в Чечне совсем другая история, создается такая иллюзия, как будто это государство в государстве. Разве реально в Чечню приехать и задержать человека, который находится в федеральном розыске без разрешения вопроса с местными властями? Вот, если кто-то, например, кого-то убьет в Башкирии и убежит в Удмуртию, то опера из Удмуртии не будут препятствовать башкирским операм в задержании этого убийцы. Вы может себе представить, что чеченец убивает кого-то в Москве, скрывается в Центорое и его вот так спокойно взяли и оттуда забрали? Это невозможно, к сожалению. Здесь имеется системный сбой, и, к сожалению, опасность этого в администрации президента недооценивают.

Аккуратность и тщательность фальсификации

— Чем дело Оюба Титиева отличается от тех дел, которые вы вели в Чечне?

— Аккуратностью и тщательностью фальсификации доказательств, хотя якобы и осуществляется контроль на всех этапах. То есть деятельность следователя якобы проверяется тщательным образом, начиная от его непосредственного руководства и заканчивая представителями прокуратуры. Можно привести целый ворох примеров того, как стараются не замечать фальсификации дела. В «деле Руслана Кутаева“(глава «Ассамблеи народов Кавказа» был осужден в 2014 года на 3 года 10 месяцев за хранение наркотиков, правозащитники считают это дело сфабрикованным — «МБХ медиа») отмечалась определенная безалаберность, как нам кажется, был задан определенный вектор работы следователя, который просто его выполнял, а его никто не контролировал. Но в случае с Титиевым поддержка фальсификаторов со стороны старших товарищей ощущается в каждой страничке дела.

— Для вас как для защитника это создает дополнительные трудности?

— Конечно. Реалии современной защиты в Российской федерации таковы, что мы больше работаем с ошибками наших процессуальных оппонентов. Реалии правоприменительной практики не позволяют эффективно реализовывать наши собственные наработки по делу. Ну, накопали мы что-то, заявляем мы следователю ходатайство о приобщении каких-либо материалов, а он просто отказывает, даже не мотивируя должным образом свой отказ. Поэтому акценты делаются на ошибки следствия, когда удается доказательства признавать недопустимыми, когда удается показать, что одни и те же доказательства обвинения просто противоречат друг другу.

— Оюб Титиев — очень уважаемый в Чечне человек. Как возможно было его объявить наркоманом?

— Не совсем так. Оюб, наоборот, избегал публичности, он стал известным после того, как его задержали. Только среди правозащитников он был широко известен. Среди односельчан он был больше известен как спортсмен, подвижник здорового образа жизни. Представляете, когда человек в небольшом населенном пункте каждый день выбегает на пробежку, а этому человеку больше 60 лет и он бегает по своему родному селу, иногда даже специально надевает вещмешок с грузом для увеличения физической нагрузки. Он организовывал своих ровесников, они вместе ходили качаться в зал, играли в волейбол. Он очень активный спортсмен. В Курчалое вообще никто не верит, что он может иметь какое-то отношение к наркотикам. Там все знают, что он даже обычные сигареты никогда в жизни не курил.

— А на что рассчитывают те, кто сфабриковал его дело?

— Ни на что. Им плевать, кто и что подумает. Это акт устрашения для правозащитников, работающих в Чечне. Оюб Титиев был выбран сознательно, как человек кристально чистый, чтобы показать: посмотрите, что мы можем сделать даже с ним! Вы представляете, что будет с вами? Это демонстрация их возможностей. И уверенность в том, что с федерального уровня власти никто не вмешается. Они, как минимум, с 2014 года понимают, что никто не вмешается. И когда мне некоторые правозащитники говорят: «Да, вот мы сейчас поднимем Москву, да вот Генеральный прокурор, да вот Совет по правам человека…», я очень скептически отношусь к таким надеждам, потому что я помню 2014 год — ситуацию с Русланом Кутаевым.

— Понятно, что адвокат никогда не дает прогнозов. Скоро «дело Титиева» будет передано в суд. На что вы надеетесь?

— Я не рассчитываю, что общественное мнение может как-то повлиять на приговор в Чечне и в, данном случае, рассчитываю только на себя и на своих коллег, которые работают в этом деле. Очень надеюсь, что опыт адвокатов Илья Новикова, Марины Дубровиной и мой личный опыт позволит добиться положительного результата в суде. Наша задача, как бы это пафосно не звучало — найти возможность отстоять закон, добиться чтобы в деле Оба Титиева наши противники не манипулировали законом. Ведь знаете, использование суда для расправы над невиновным, это даже хуже, чем убивать. Когда человека убили, все знают, что в отношении него совершили преступление, кем бы он ни был. А вот когда человека сажают в тюрьму, совершая при этом целый ряд должностных преступлений при фальсификации материалов уголовного дела, это не воспринимается как что-то страшное. А на самом деле, это намного страшнее. Потому что это вопрос дискредитации власти государства в глазах народа. Люди перестают верить государству, в Чечне люди смотрят на процесс Титиева и перестают верить федеральной власти. В деле Кутаева я еще наблюдал ожидание того, что федеральная власть вмешается и порядок будет наведен. В деле Титиева, наверное, уже ни один чеченец не верит, что федеральная власть вмешается и остановит это безобразие. Это говорит о том, что за последние четыре года у значительной части чеченского общества сформировалось четкое понимание того, что они не защищены от произвола.

https://mbk.sobchakprotivvseh.ru