6 августа 1996 год.
Сегодня около 4.00 утра стали стрелять в нашем Старопромысловском районе. На остановке «Нефтянка». Сначала далеко, потом близко. Именно — автоматы.
Соседи сначала тихо сидели. Я подушку на голову положила и лежала. Потом соседи стали стучать к нам и в квартиру тети Марьям. Мама поставила табуретки. Все дети сели. Патошка пришла, ее сестра Ася и их бабушка Зина. Они — аварцы. Живут на третьем этаже, в нашем подъезде. За ними пришли к нам соседи со второго этажа, а к тете Марьям с четвертого этажа пришла тетя Тамара, ее дети и племянники.
И так сидим. Опять говорят — война. О, бухнули за окном из пушки!
7 августа 1996 год.
Прибегала Румиса, чеченка, что живет в доме рядом. Боится, чтобы соседи боевикам не сказали — ее брат спас русского солдата, летчика. Они в армии вместе служили. Теперь его дома прячут. Он сильно ранен. Его зовут Иван. Они называют его Рамзан — врут, что он немой брат мужа. Ведь он по-чеченски ни гу-гу!
Мама дала ей валерьянки.
8 августа 1996 год.
Пришла война. Всюду боевики. Они русских военных прогоняют из Чечни. В нашем районе боевиков где-то сто человек. У них есть командир. Маленький такой дядька, шустрый.
Все зовут его Батя. Это прозвище. Еще у них есть один боевик лет двадцати. Нахальный. Пошел и где-то мыло украл. А люди пожаловались Бате. Ох и досталось умнику!
Батя перед всеми во дворе его поставил и давай орать:
— Мы воюем с русскими захватчиками! — Потом по-чеченски чего-то, а потом: — Аллах, как мне стыдно за тебя! Харам! Ты не воин, ты — вор!
(Харам — это грех.)
А боевик молодой руки в боки и отвечает:
— Я двоюродный племянник Дудаева. Не смей на меня орать! Пошел!
Вот Батя разозлился! Как стал орать на русском и чеченском вперемешку. Но смысл такой: если еще чего тот украдет, Батя не посмотрит, чей он племянник, а выгонит его из отряда с позором. Все соседи обрадовались. Батю благодарили. Остальные боевики тише воды сидят. Никуда не лазают.
А еще боевики в основном поселились в квартиры. Люди их принимают у себя! Кормят.
В первом подъезде живут на первом этаже. Хава прибегала, радовалась. Они с мамой уедут в Ингушетию — там мир, а папа Султан останется вещи сторожить. Ее папа мне нравится. Он никогда не ругает Хаву, все ей прощает. Очень любит!
У тети Марьям в квартире девушка спит. Ее Лайла зовут.
У нее длинная коса, а сама она худая-худая. Без платка. Мама и тетя Марьям давали ей еды. Она отказалась. Только кофе выпила чашку. Лайла — боевик. Ей 19 лет. Русские солдаты пытали ее мужа и убили. Они бросили его и других людей на заводе в известь. Мама говорит, кошмар! Сожгли заживо.
И Лайла все узнала. Она оставила ребенка двух лет с бабушкой и дедушкой и взяла автомат. Никогда не держала в руках оружия, а когда убили ее мужа ни за что, она взяла. И теперь воюет.
Еще есть два боевика в отряде шестнадцати лет. Они надели шляпы, как пираты. Перед ними вертятся дворовые девчонки по пятнадцать лет. Одна из них дочка Тамары, из нашего подъезда. Ее прозвище Пушинка. Она ходит легко, как танцует. А другая девчонка из дома напротив. Ее зовут Рита. У нее волосы кудряшками. Они прибегают к этим боевикам, шутят с ними. Хохочут. Вареньем угощают. Варенье на хлеб мажут и дают бутерброд.
А мама сказала боевикам в шляпах:
— Вы — дети! Чего вы шляпы надели и перья на них прицепили? Домой идите!
А боевики в ответ пищат:
— Тетенька, нас все равно убьют. Мы специально оделись красиво. Мы хотим, чтобы нас красивыми запомнили!
Мама моя покачала головой и ушла, а я сижу записываю. Солнечно! Стрельба всюду, пули летают, а девчонки хохочут с боевиками в шляпах. Варенье едят. Очень нравится Пушинке синеглазый. Его зовут Ратмир.
П.
9 августа 1996 год.
Ночью пошли за водой взрослые. А меня не взяли. Я очень боялась. В квартире тети Марьям сидела с Лайлой. Все боевики куда-то ушли, а Лайла осталась почему-то.
Во дворе много жителей. Детей! А стреляют снарядами прямо по двору. Дети маленькие, не понимают, что нельзя выходить.
Я выходила днем и видела Ваську. Он на год младше меня. Играл на улице. Тут стали стрелять, и мы в их подъезде сидели. Дедушка Идрис сказал, что война скоро закончится, и дал нам пряник. Мы пряник поделили.
Видела мальчика Ислама из переулка. Он был с мамой. Они, пригибаясь, бежали под обстрелом мимо забора.
Я взяла мамины духи и побрызгалась. Мама унюхала и так меня избила! Руками и полотенцем. Больно. Сказала, чтобы я ничего у нее не брала. За меня папа Васьки вступился. Но она и на него кричала. Мама кричит и дерется. Почему?
Поля
10 августа 1996 год.
Взрывы во дворе. Я сижу на кухне. Наш дом горит. Все верхние этажи. Дым. Но я не ухожу. Я вздрагиваю, когда залетает снаряд в верхние этажи, но сижу. Не двигаюсь. Не иду в коридор или на улицу.
Мамы нет. Она ушла с людьми на рыбную базу. Там в ящиках рыба. Мама обещала принести рыбы старикам со второго этажа и из дома напротив. Им нечего есть. Мама пошла с другими тетями.
Я сижу на кухне. Я не знаю, как придет смерть, и мне нестрашно только когда пишу. Я думаю, что делаю что-то важное. Я буду писать.
К нам на днях приходил дядя Адам. Извинился. Мама ему все сказала за тетю Валю. Адам извинился, сказал, что ему стыдно. Он думал: Валю напугает и она убежит, а ему — квартира и вещи!
— Я убить не хотел, — сказал дядя Адам. — Только напугать.
Он тоже ходил на базу за рыбой, но никому не дал без денег. Продавал!
Пожар потушили в нашем подъезде, а дом № 88 горит. Ох, горит! Дым черный валит. Всюду стрельба. Куда-то Лайла исчезла. Боевики куда-то делись. Русские солдаты наступают?
Ранило мальчика в среднем подъезде. Ему 7 лет. Все ноги в осколках. Опухли.
Пришла мама. Раздала рыбу. Бесплатно. Нам две рыбки оставила. Мама и соседки попали под стрельбу.
11 августа 1996 год.
Ингуши, родственники тети Марьям, сказали, что пойдут в беженцы. Вертолеты и самолеты стреляют по «коридору», когда люди идут. Многих убило. Женщина с ребенком долго лежали на трассе, раскинув руки. Тетя Марьям видела.
Мама сказала, мы не пойдем по «коридору» в беженцы. А Барт и Зулва с ребенком пойдут. А нам они свои ключи дали. Сказали, у них в частном доме подвал, чтобы все люди, кто хочет, шли в их дом и прятались. Всю их еду можно брать и есть.
С нами решили пойти Юрий Михайлович и его жена. Они очень боятся бомб из самолетов.
Тетя Валя и Аленка пошли к деду Паше и дяде Саше. У тех частный дом в переулке. Дядя Саша — друг погибшего папы Аленки. Он добрый! Всегда детям раздает подарки, конфеты, когда у него зарплата. Мы с Аленкой ждем этот день. Нам он много чего покупал.
Убило стариков в пятиэтажке. Ее ночью обстреляли из танков. Она горела. Люди бежали. Старики не успели.
Полина
21 августа 1996 год.
Буду все писать по порядку. Последние недели самолеты летали кругами. Бросали бомбы. Вертолеты тоже!
Я смотрела на небо и думала, что нам дали 48 часов. Так по радио сказали — потом всех убьют.
Мы сидели в маленьком подвале. Там не укрыться от глубинных бомб — это бомбы, которые стирают в пыль дома и людей. Какая-то сволочь придумала нас убить ими. Мы сидели в темном, душном подвале: я, мама, дедушка Юрий Михайлович и его жена, бабушка Наташа, — и ждали смерти.
Дом частный, тех самых людей, которых мы и не знаем толком. Они в беженцы пошли. Пешком. Дорогу обстреливали. И никто не знает, живы они или нет. Мы ели борщ из капусты. Пекли лепешки на костре, когда стреляли тише.
А еще что случилось! Мы с мамой пошли к нам в квартиру вечером — воды принести для цветов. На улице светло было. Там много соседей у подъезда. Затишье. Тетя Тамара, ее дети, и дядя Адам, и много соседей. Песни пели и семечки грызли. Мы сказали «здрасте» и пошли к себе. Только дверь закрыли — такой взрыв! Меня швырнуло до кухни, через весь коридор. Я полетела на пол! Мама упала. В подъезд снаряд залетел. Откуда-то боевики прибежали. Наверное, из садов — во дворе их давно не было. Они прибежали, стали раненых людей вытаскивать. Гарь, дым в подъезде! Крик ужасный! К нам ворвались, кричат:
— Дайте бинты! Куча людей ранена, соседей ваших!
Мама схватила простыню, стала рвать ее. Потом видит у боевика нож за поясом. Кричит:
— Ножом быстрее!
Они стали резать простыню и соседей перевязывать. Я лежала на полу. В ушах звенело. Потом мама говорит:
— Я еще простыни принесу! И жгут. Сильно течет кровь!
И зашла назад в квартиру. И тут еще один страшный взрыв. Это второй снаряд прилетел в подъезд. Все, кто на помощь прибежали, ранены или убиты стали. А мама чудом уцелела.
Крик стоял страшный. Наша дверь от взрыва перекосилась. Мы же на замок не закрыли. Она не вылетела поэтому совсем. Я поползла в подъезд, а там… Там части тел людей — куски от них и крови много. И кровь густая, темная-темная. Дядя Адам кричит. Под нашей дверью головой бьется в пол. Ему стопу оторвало. Он же в подъезде для соседей на гармошке играл! Выпивший.
Юная Пушинка держится за живот и кричит:
— Ратмир!
Тетю Жанну, соседку, на куски разорвало, а тетя Тамара кричит: ее ранило, а сына ее убило. Ее сын у подъезда сидел. Оказалось, убило Ратмира — в шляпе, того, что нравился Пушинке. Он людям на помощь прибежал. Другие соседи ранены.
Мама дяде Адаму, соседу со второго, из нашей грелки жгут на ноге завязала. Он кричал:
— Лена, убей меня! Убей! Мне больно!
А мама:
— У тебя четвертый ребенок на днях родится. Придется жить. Адам, терпи!
Потом какие-то ополченцы-боевики погрузили наших раненых соседей в машины и повезли в больницы. Конечно, они могли так и не делать. Соседи же обычные люди. Но они не бросили их.
Затем я пошла по ступенькам, и мои ноги были по щиколотку в крови. Я вся была в крови! Вся!
Во дворе несколько боевиков сделали живой щит из себя и всех женщин и детей (меня и маму тоже) вывели со двора. Из зоны обстрела. Они прикрывали нас собой! Причем мы их раньше никогда не видели!
Дедушка-сосед Юрий Михайлович испугался, когда меня увидел — думал, я сильно ранена. Но все мои вещи были в чужой крови.
Не могла писать сразу. Я просто лежала и смотрела в потолок.
А тут 48 часов объявили власти России. И все. Вот и все. Нам конец.
Боевики на следующий день, после того как разорвались снаряды и в нашем дворе убило много мирного народа, постучали в дом. Тут, где мы живем, частный. Мама пошла открывать. Они не зашли. Просто сказали:
— Мы знаем, ребенок у вас (это я-то ребенок!) и старики. Мы молока принесли.
Поставили две пластиковых бутылки с молоком на землю и ушли. У них еще ящик молока был — они всюду, где дети и старики, разносили молоко.
Мы добрели до Аленки и тети Вали. Они у деда Паши и дяди Саши. Дядю Сашу хотели расстрелять. Он вел дневник, как и я. Писал матом ругательства про военных. Боевики дневник нашли, про себя прочитали и хотели его пристрелить. А он им сказал:
— А вы про русских военных почитайте!
И перевернул страницу. Те почитали и давай хохотать — такие там ругательства. Отпустили дядю Сашу. Но дневник не отдали. Себе забрали. На память!
Тетя Валя дала нам вареников с картошкой.
Поля
23 августа 1996 год.
Рассказывают, что некоторые русские солдаты перешли на сторону боевиков. И воюют за Чечню. Когда нас перестанут бомбить самолеты? Когда?! Когда нам перестанут давать по 48 часов перед тем, как убить?
Подумала и написала стихи России:
Мне бы росту поболе,
Мне б потверже шаги.
Поле, русское поле,
Мы с тобой не враги!
От твоих колоколен
Так чиста благодать.
Кто-то сыт и доволен,
А кому — умирать.
Но цветы здесь не хуже!
Небо — даже синей!
Почему мы не дружим?
Вся земля — для людей!
Эту боль, эту память,
Эти роскошь и хлам
Я терзать не позволю
И топтать не отдам!
Мне бы плечи пошире,
Мне бы руки сильней,
Я для друга могилу
Отыщу средь камней.
И с его автоматом
Через лес уходя,
Я лесным стану братом.
Я забуду тебя!
*
Полина Жеребцова,
ЧЕЧЕНСКИЙ ДНЕВНИК 1994-2004 ГОДЫ.