Помнится, весь апрель 2000 года все российские СМИ только и твердили об успешно задуманной и завершенной операции разгрома отрядов Чеченского Сопротивления. Мало кто в мире, да и в самой Чечне, знали тогда, что на самом деле происходило в селе Саади-Котар (Комсомольское) Урус-Мартановского района.
И только лишь немногие общественные организации и некоторые российские журналисты освещали тогдашние события в этом селе как нарушение всех международных конвенций, но и то по отношению к гражданскому населению этого села. В течение пяти суток все население села Саади-Котар, потянувшееся из села, спасаясь от бомбежек, внезапно начавшихся ранним утром 5 марта, было блокировано на окраине российскими войсками в виде живого щита. По свидетельствам очевидцев, люди махали белыми тряпками, как бы умоляя «Не стреляйте в нас!» Тем самым, российские войска наверняка защитили себя от обстрела со стороны чеченских ополченцев. Федералы не позволяли вывезти с поля даже беременных женщин, которые рожали под открытым небом, с которого в те мартовские дни неустанно сыпался мелкий дождь со снегом.
Через головы стариков, женщин и детей велся непрекращающийся огонь из всех видов оружия по селу, в котором по утверждению федералов, засело не менее пяти тысяч боевиков. Применено было оружие, «новинка», которую солдаты меж собой называли «Змей-Горыныч». Этот снаряд со страшным свистом проносился через головы людей, и взрывался в селе, сметая на своем пути все до основания. По словам очевидцев, он представлял собой нечто похожее на комету, только хвост ее был из тротилового шланга, который извивался в полете, наподобие хвоста того сказочного Змея-Горыныча. Только быль являла собой картину пострашнее любой сказки. Но гражданские заложники федералов по каким-то побуждениям все-таки были освобождены через 5-6 дней, — видимо федералы побоялись огласки. А бои в селе продолжались до конца марта месяца. И о том, что там происходило на самом деле, никто не знал. Да и сейчас вряд ли кто знает, кроме воевавших там солдат и ополченцев, многие из которых так и остались лежать в той земле.
С чеченской стороны там погибло около 1000 молодых ребят. А вот, сколько российских солдат полегло в селе Саади-Котар, вряд ли когда-нибудь узнают российские матери. Многие погибшие ополченцы были похоронены на кладбище у села Гойское. Теперь там очень много братских могил. Многие из тех ребят пропали без вести. Из числа выживших немногие помнят о тех событиях, так как невзгоды, выпавшие на их долю подорвали не только их здоровье, но и психику.
Я понимаю, что им трудно говорить о том, что было с ними. Ведь им пришлось не только пережить блокаду и бойню, но еще и российский плен, если это можно назвать пленом. Я сама была в том селе сразу же, по окончании блокады, и увиденное невозможно передать словами. Села, как такового, уже не было, и тогда я поняла, что означает русская поговорка в действительности – «Не оставить камня на камне!»
Сейчас это как бы устарело, но думаю, что не зря сказано – военные преступления не имеют срока давности и из головы эти рассказы никак не выходят.
Приведу один из таких рассказов очевидцев и участников тех событий. Этот рассказ полгода назад поведал мне Алимбеков Руслан.
РАССКАЗ РУСЛАНА
В начале ноября 1999 года из-за приближающихся федеральных оккупационных войск, я был вынужден уйти в горы, оставив дома 16-летнего брата в надежде, что его-то уж они не тронут, хотя бы из-за малого возраста.
В первую войну 1994-1995 годов наш отец воевал против российских оккупантов и героически погиб в июне 1995 года, будучи командиром чеченской армии. Но юный возраст не спас моего брата, — он пропал без вести, увезенный федералами весной 2000 года. С тех пор о нем нет никаких известий.
В горах я примкнул к отрядам Хамзата Гелаева, так как больше некуда было деваться. В начале марта 2000 года, подрываясь на минах, отряд Гелаева вошел в село Саади-Котар (Комсомольское). И почти сразу же начался непрерывный ракетно-бомбовый удар по селу. Как позже выяснилось, — нас там ждали. Артиллерийский обстрел был не менее мощным, чем ракетно-бомбовый удар. Отряд понес большие потери, оказавшись в окружении, или как говорили русские — «мышеловка захлопнулась». Помочь раненым не было никакой возможности, так как обстрелы не прекращались круглыми сутками, и уже не оставалось медикаментов. Многие из нас погибли из-за отсутствия медицинской помощи, а многих раненых добивали федералы. Я был свидетелем, как наших раненых ребят давили гусеницами танков, добивали прикладами автоматов и даже саперными лопатками. Подвалы, в которых мы прятали раненых с оторванными конечностями, закидывались гранатами или сжигались огнем. А обстрел села не прекращался и к середине марта почти все остававшиеся в живых, были ранены и истощены голодом и холодом. Группа, в которой я находился, 20 марта, к обеду, была окружена танками со всех сторон. Сопротивление было бесполезно. Если до этого шли равные бои, как и положено в любой войне, и гибли не только наши ребята, но и противник, то теперь началась простая бойня, так как у нас не было даже противотанковых снарядов.
Нам было предложено сдаться, заверив, что нам будет сохранена жизнь, а раненым оказана помощь. Командир ОМОНовцев, они называли его между собой Александр, сообщил нам, что Путин издал указ об амнистии для ополченцев, и мы поверили ему, о чем не раз потом сожалели. Посовещавшись между собой, мы стали вытаскивать из подвалов своих раненых, и складывать оставшееся у нас оружие. Если б только мы могли предвидеть, что нас дальше ожидало….
Нас всех собрали на поляне за селом и связали за спиной руки кому стальной, кому колючей проволокой. После этого стали в упор простреливать руки и ноги. Некоторым простреливали коленные чашечки, при этом, насмехаясь, — «хочется ли еще нам свободы, и чем она пахнет? А где же ваш Гелаев?»
В тот момент все мы горько сожалели, что сдались живыми. Всех тяжело раненых и потерявших конечности, они добивали у нас на глазах, не позволяя при этом ни отвернуться, ни закрывать глаза. А добивали прикладами автоматов и саперными лопатками, нанося удары по ранам.
Когда мне прострелили руку и начали бить по ней, я потерял сознание, и очнулся только под вечер, в куче трупов. Я увидел, что над живыми все еще продолжаются пытки. Моя правая рука была вся перебита и привязана к левой руке стальной проволокой. Один из ОМОНовцев заметил, что я пришел в себя, и спросил, смогу ли я идти. На мой утвердительный ответ последовал приказ двигаться к машинам, стоящим поодаль, в метрах 50-ти от нас. Рядом со мной лежал еще один раненый парнишка лет 17-18, у него нога одна была вся раздроблена. Указав на него, военный сказал мне, доведешь до машины, он останется жить. Так как мои руки были связаны сзади, я спросил у парня, сможет ли он меня обхватить за шею, он утвердительно кивнул. Я нагнулся к нему, он обхватил меня за шею, и мы с ним двинулись к машине. Вдруг раздалась автоматная очередь, и парень сполз с меня на землю. Я выпрямился и оглянулся. Как раз в то время, когда солдат готовился еще раз спустить курок, к нему кинулся другой и, перехватив автомат, крикнул, что есть приказ – «не всех стрелять!» Смотрел я на мертвого парня и думал, что даже имени его не знал, и спросить не успел.
Я повернулся и продолжил путь, который лежал через коридор из солдат с дубинками и прикладами готовыми обрушиться на мою спину и голову. Поодаль увидел наших ребят, копавших ямы. Я подумал, что они копают могилы для того, чтобы похоронить валяющиеся кругом изувеченные трупы наших ребят, сдавшихся вместе со мной в плен.
Одного из копавших я узнал. Его звали Беслан. Он был рослый и сильный не по годам, Ему всего лишь было 18 лет. Когда я попросил, чтобы его повезли вместе с нами, мне ответили, что нет приказа забирать сразу всех. Позже я узнал, — из тех, знакомых мне лично, в том числе и Беслан, числятся без вести пропавшими. Мне стало понятно, что оставшиеся копали могилы для себя.
Медленным шагом вступил я в «коридор» и сразу же был оглушен ударом приклада в голову. Очнулся от тряски и увидел, что лежу, придавив собой раздробленную ногу Бакара, своего товарища по несчастью. Машина была буквально забита ранеными ребятами, сильно трясло и чувствовалось, что везут нас по проселочным дорогам. По дороге многие из нас то теряли сознание, то приходили в себя, Так мы попали в фильтрационный пункт «Интернат» в городе Урус-Мартан. Но о своем местонахождении мы узнали гораздо позже.
Машина въехала во двор и остановилась. Открылись двери машины и мы увидели, что находимся перед высоким зданием. Кругом было много военных, все люди в возрасте, — скорей всего это были работники спецслужб. Двое военных поднялись к нам в кузов, и начали сбрасывать нас на землю. И мы, искалеченные, должны были подниматься и бежать к дверям здания. Кто замешкается, — получал шквал ударов. Я кое-как поднялся и пошел, куда было приказано бежать, а многих потом заносили внутрь здания уже без сознания. В лагере нас систематически избивали и пытали, добиваясь от нас ответа на вопрос, где Гелаев Хамзат?! Офицеры говорили, что будут держать нас здесь, пока мы не умрем от гангрены. Никакой медицинской помощи от них мы не получали, они даже таблетку от боли не давали.
Сколько это длилось, я даже не знал, так как больше времени проводил без сознания, пока однажды не очнулся в больнице. Мне показалось, что это чудный сон, когда я услышал родные голоса и увидел над собой людей в белых халатах. К тому же я понял, что руку мою врачи все-таки спасли.
Понемногу я вспомнил, что было до того, как я попал в больницу. Вспомнил о том, как к нам в камеру пришел человек в белом халате, который был представлен как фельдшер, но осмотрев наши раны, он никакой помощи не оказал, и только сказал, что раны серьезные и нам просто ампутируют конечности. Я так и думал, что останусь без правой руки, так как все предплечье у меня было раздроблено, да к тому же меня постоянно били по этой ране.
Несколько дней спустя меня и еще нескольких ребят наспех забрали из больницы. Оказалось, что за нас родственники уплатили большой выкуп. Ужасная реальность закончилась, но в голове кошмар продолжается, приходя ко мне в моих снах. Наверное, мучительные и страшные воспоминания еще долго будут преследовать меня и моих товарищей.
Асет Мажаева (Гехоева), апрель 2003