В прозрачном воздухе морозного дня гулко разносились по округе звуки близкого артобстрела, но жители крупного села давно не обращали на это никакого внимания, привыкнув к свисту снарядов и шальных пуль, как к жужжанию мух или пчел летом. Тем более приходилось мириться со «свинцовыми гостями» теперь, когда в село вошли отступившие из Грозного отряды его защитников после упорных двухмесячных боев за столицу.
Закрепившиеся в городе, практически стертом с лица земли, федералы на свой манер праздновали победу, обстреливая из орудий расположенные поблизости села, куда сумели прорваться основные силы окруженных. Население отлично знало о беспримерном и отчасти безрассудным ночном прорыве по минным полям, которое возглавили самые знаменитые и уважаемые командиры армии Ичкерии, чтобы этим поступком еще сильнее воодушевить бойцов, хотя потери все равно оказались неизбежными.
Сельская больница была до отказа забита ранеными, а все те, кто мог взять в руки оружие, занимали позиции на окраине, на случай наступления противника. Почти тут же поредевшие полки и батальоны пополнялись местными мужчинами, часто приносившими вместо документов личное оружие, однако начальники штабов, внимательно относились к пополнению, даже в такой ситуации отсеивая слишком юных или пожилых новобранцев, что мало действовало на отвергнутых, они не собирались расходиться по домам.
Именно в это печальное меньшинство и попал крепкого сложения невысокий человек в каракулевой шапке и укороченном поношенном зимнем пальто, пытавшийся доказать свою правоту собеседнику в камуфляже и с висящей на грязной перевязи левой рукой. Но парень с не меньшим упорством отмахивался от пожилого добровольца, не решаясь на свой страх и риск нарушить приказ высшего командования, и постоянно ссылаясь на возраст просителя. Наконец старику надоели бессмысленные препирательства с молодым командиром, годившемся ему в старшие внуки, он сплюнул на растоптанный серо-бурый снег себе под ноги и, тихо ворча что-то про современную молодежь, совсем забывшую священные адаты, зашагал прочь от импровизированного сборного пункта, направляясь прямо к зданию больницы, где тогда царила необычная суета.
Входили и выходили легко раненые, получив первую помощь, более тяжелых приводили и приносили их сослуживцы, отдавая в руки Всевышнего и медиков, поэтому на еще одного посетителя там никто даже не взглянул, полагая, что старый вайнах ищет среди пациентов кого-то из близких. На крыльце живописно расположилось несколько суровых бородатых автоматчиков, из обрывков разговоров которых человек быстро выяснил, что тот, к кому он шел за справедливостью, находился здесь, оставалось только разобраться в хитросплетениях многочисленных коридоров, кабинетов и палат незнакомого помещения, ведь спрашивать дорогу правдоискатель ни у кого не хотел, справедливо опасаясь того, что в этом случае ему не видать «аудиенции» у знаменитого дивизионного генерала, как собственного затылка, значит, следовало приложить все усилия, чтобы не попасть на глаза ни бдительной охране, ни местному медперсоналу.
Трудно сказать, как долго старик скитался бы в этом людском «муравейнике», если бы случайно не увидел, что из одной палаты в самом конце длинного коридора вышла молодая женщина в полевой форме со знаками отличия армейской медслужбы, и проситель сразу же поспешил к той двери, которую медсестра плотно прикрыла за собой, чтобы никто не тревожил обитателя отдельных «апартаментов». Однако, дело старого вайнаха требовало немедленного решения, поэтому он, пользуясь общей суматохой, проскользнул в небольшое помещение и сначала подумал, будто наблюдательность его подвела, настолько лежавший на железной койке пациент был похож на самого известного деятеля народного Сопротивления, каким знала его страна и весь мир по многочисленным фотографиям и кадрам телехроники. Бледное лицо от большой кровопотери, изможденное, посеченное осколками мины, отросшая борода, устало закрытые глаза – все это делало партизанского лидера почти неузнаваемым, а о том, как тяжела перенесенная операция, легко догадался бы даже далекий от медицины человек.
Пожилой доброволец без труда оценил всю серьезность положения раненого и уже хотел по возможности тихо покинуть палату, но неосторожно задел стоявший на ходу стул, невольно разбудив спящего и отрезая себе все пути к «отступлению», о чем он лишь тогда искренне пожалел.
— Какие проблемы, отец?! – первым начал разговор дивизионный генерал, видя растерянность своего визави. – Присаживайся и рассказывай, что случилось и могу ли я тебе чем-то помочь? Да медиков наших не слушай, они решили меня совсем от людей отгородить и не понимают, что самое опасное для меня позади! Слава Аллаху, одна моя нога уже в раю! – усмехнулся знаменитый командир со своим неизменным оптимизмом.
— Тебе сейчас самому помощь нужна, дорогой! – сочувственно вздохнул посетитель , хотя от приглашения не отказался, и, придвинув поближе к кровати тот же злосчастный расшатанный стул, не заставил собеседника повторять просьбу, так объяснив причину своего «визита». – Не записывают меня твои подчиненные в отряд, говорят, по возрасту не подхожу, стар! А не подумали о том, сколько вас, молодых полегло и в самом Грозном, и при прорыве сюда! У меня там тоже два сына погибли: один при августовском штурме в первую войну, другой в эту оборону, еще сорока дней не исполнилось! Вот теперь и скажи, имею ли я право по законам предков мстить этим кафирам за своих детей и не только за них! – задал он известному лидеру вполне риторический вопрос, прекрасно зная ответ на него, как каждый настоящий воин и горец.
— Давно ли ты смотрелся в зеркало, уважаемый?! – как можно мягче поинтересовался партизанский лидер. – Ты же весь седой, белее, чем снег во дворе! И документов, насколько я понял, у тебя с собой нет, а без них тебе можно с одинаковым успехом дать и «полтинник», и лет семьдесят с «походом»! И что же прикажешь моему начальнику штаба писать в полковых списках?! – уже без малейшего намека на иронию взглянул раненый на необычного просителя, наверняка ожидая, что того беспокоят какие-то бытовые неурядицы, а не желание получить оружие.
— Приказывать – это твое дело, генерал, — пряча улыбку в пышные усы, чуть насмешливо откликнулся правдоискатель и продолжал. – А зеркало мне без надобности, дорогой, я такой с детства, с десяти лет! Это «памятка» о сорок четвертом и о том, что произошло тогда в моем родном ауле! Только седина и осталась, да еще вот это! – сразу помрачнел он, доставая из-за пазухи небольшой матерчатый мешочек, похожий на солдатский кисет. – Всю жизнь ос мной эта горсть пепла, но передать ее по наследству некому, сыновья с честью предстали перед Аллахом, и мне тоже пора на свидание с Ним! Вместе со мной уйдет память о той трагедии, ведь я последний из немногих ее свидетелей! История эта давняя и долгая, молодые о ней почти не знают! – снова вздохнул старый вайнах, бережно перебирая узловатыми пальцами свою необычную «драгоценность», что наверняка делал в исключительных случаях.
— А я никуда не спешу, отец! – спокойно сообщил знаменитый командир. – Могу и послушать, если ты расскажешь! Все равно раньше вечера мы отсюда никуда не тронемся, так что время есть! Ты прав в одном, уважаемый, память о депортации надо передавать сегодняшним бойцам, чтобы они знали, через что прошли их отцы и деды! И если не сопротивляться империи, то подобное может повториться снова, при том президенте, который сейчас занял место в Кремле, это вполне возможно! Вот потому старики и не должны молчать! Просто вы у нас, как самые правдивые учебники истории, никакая пропаганда ваши свидетельства не перепишет при всем желании! И это самое святое наследство, это связь времен, потому что без той несправедливости скорее всего не было бы и нынешних войн, хотя Ичкерия никогда полностью не покорялась Москве, не признавала ее власть! Наше сопротивление, как огонь под пеплом, то затухает, то опять вспыхивает, а историческая правда отличное «топливо» для этого костра! Говори, отец, говори! – подбодрил известный лидер пожилого добровольца и выжидательно замолчал, позволяя рассказчику мысленно перенестись более чем на полвека назад, в промозглый и сырой февральский день, когда в высокогорном ауле текла мирная жизнь, но беда, как лавина, неумолимо нависла над ней.
* * *
И старик вдруг увидел себя десятилетним мальчиком, любопытным и непоседливым. Как все дети на свете во все времена, вспомнил неповторимый аромат материнских лепешек и то, как ему хотелось отломить от этого румяного чуда хоть маленький кусочек, но не решался протянуть руку к невиданному по голодным военным временам лакомству, ведь оно готовилось для отца, уходившего с утра на охоту в окрестные горы и впервые пообещавшего взять с собой старшего сына. Надежда приобщиться к настоящему взрослому делу победила в ребенке все остальное, оказалось сильнее постоянного чувства голода, характерного для быстрого растущего организма.
Несмотря на то, что в лесу парнишка бывал каждый день, практически вырос в нем, зная едва ли не наизусть любое дерево или камень, все равно этот выход считался для него особенным, поскольку в горах его ждали не веселые забавы и игры со сверстниками-односельчанами, а серьезная работа, от которой зависело благополучие всей семьи. Промысел в том году оставлял желать лучшего и, если охотники возвращались домой с птицей или мелким зверьком, это становилось поводом для общего застолья, ведь лесная добыча была хорошим приварком к скудным запасам, заработанным порой непосильным трудом в колхозе, где зарплату выдавали вместо денег в основном мукой да изредка кое-какими другими продуктами.
Большая война не дошла в эти горные края, врага сумели остановить на подступах к Грозному, куда фашисты рвались в расчете захватить своеобразный нефтяной центр Северного Кавказа, однако, тысячи вайнахов доблестно сражались на разных фронтах, и четыре десятка из них получили высшее признание своего мужества – Золотую Звезду Героя. Казалось, непосредственная угроза миновала, линия фронта далеко откатилась от этих мест, и вдруг от села к селу, от колодца к колодцу, как туман по ущельям, поползли слухи один страшнее и нелепее другого. «Сарафанное радио» всегда осведомлено лучше и действует оперативнее настоящего, поэтому вскоре в высокогорных аулах узнали, что на равнине полным ходом идет выселение целого народа.
Ни в чем не повинных людей специальные армейские отряды выгоняли среди ночи из домов, давали несколько минут на сборы и, очень часто разлучали семьи, сажали в кузова машин или товарные вагоны на станции, о дальнейшем маршруте которых знал лишь Всевышний да начальство. Как ни быстро проводилась эта заранее спланированная операция, все равно вывезти за одну ночь сотни тысяч человек не получилось. Бесчеловечная акция волей неволей растянулась на несколько дней, хотя в ее реальность многие не верили до тех пор, пока на их пороге не возникал некто в форме и в синей фуражке с красным околышем.
Не верил в это и отец мальчика, демобилизованный по ранению фронтовик, он никак не мог понять, в чем поголовно провинился перед властями его народ, издавна считавший любое предательство огромным позором, и наивно полагал, будто в их забытое всеми село эта неведомая беда обойдет стороной. Поэтому опытный охотник спокойно отправился в лес, надеясь к обеду порадовать домашних чем-нибудь вкусным, заодно решив исполнить давнюю мечту и просьбу старшего сына, начав знакомить его с неписанными правилами охоты в горах. Но обычно исправно служившие капканы и ловушки в тот злосчастный день оказались почему-то пусты, а другая дичь, как нарочно, не попадалась на глаза, и отец так ни разу не снял с плеча старинное дедовское ружье. Побродив по зарослям до полудня, оба охотника изрядно устали, и «учитель» объявил обеденный привал, достав из вещмешка заветные лепешки, щедро разделив их пополам с маленьким напарником к великой его радости. Однако, не успели они приступить к еде, как внизу, на дороге, проложенной под обрывом людьми и скотом раздались странные звуки. Создавалось такое впечатление, что там движется большая толпа, невиданное здесь явление даже по праздникам, что сразу насторожило недавнего фронтового разведчика, и он знаком велел сыну затаиться, сам с предельной осторожностью выглянул за край обрыва, откуда доносился нестройный топот нескольких сотен человеческих ног.
То, что он увидел, поразило бы кого угодно, ведь, это действительно была внушительная группа людей, в основном стариков и старух, инвалидов, реже молодых женщин с грудными детьми, в сопровождении подразделения автоматчиков, в синих фуражках. Причем конвоиры вели себя на манер пастухов, подгоняя отстающих громкими окриками, отборным русским матом, а иногда тычками или ударами прикладов, наверняка зная, что за подобное обращение с несчастными им не грозит никакое наказание. Впереди импровизированной колонны на низкорослом покладистом мерине шагом ехал офицер НКВД, прекрасно все видевший и не останавливающий своих подчиненных ни словом, ни делом, он даже головы не повернул на звук одиночного выстрела, когда один из рядовых абсолютно спокойно убил окончательно обессилевшего старика, который не успевал за медленным движением колонны, давно направлявшейся в сторону села.
— За что его, отец?! Разве он враг или кровник этому солдату?! – услышал охотник с собой потрясенный детский голос, и впервые не знал, что ответить своему парнишке, удивленно смотревшему на лежавший на обочине дороги труп соплеменника, и, хотя бывший разведчик повидал на фронте немало смертей и друзей, и противников, эту он просто не мог объяснить, сразу решительно сдернув с плеча двустволку, чтобы поскорей отомстить за невинно пролитую кровь, как велел каждому вайнаху предков их древний закон гор. Меткий стрелок привычно зарядил безотказное ружье и прицелился в новоявленного врага чуть пониже фуражки, но выстрелить не успел: ствол спустила чья-то рука, сделав это весьма уверенно, что заставило земляка оглянуться.
— Убитому ты уже не поможешь, дорогой, подумай лучше о сыне! – посоветовал односельчанину самый уважаемый старейшина аула и продолжал, положив у ног вязанку хвороста. – Смотри сколько этих шакалов, а ты один! Много ли ты сумеешь пристрелить, пока они с тобой не разделались?! – ответ был очевиден, и сельский авторитет после короткой паузы добавил. – Домой сейчас не пойдем, надо выяснить, что затеяли эти кафиры! Может других людей спасем! – он снова поднял свою ношу и подал отцу с сыном знак следовать за ним лесом на околицу села, где стояла давно пустующая колхозная конюшня, с тех пор, как все тягло мобилизовали на войну.
К тому же строению гнала народ и «команда» невозмутимого офицера, не подозревая о невольных свидетелях. По его приказу автоматчики разбились на две группы: одна по прежнему охраняла безмолвную толпу, другая по-хозяйски стала обходить в ауле дом за домом, собирая всех жителей возле конюшни, не слушая ни просьб, ни жалоб, ни протестов, а тех, кто пытался возражать или слабо сопротивляться столь откровенному произволу, ждали все те же побои и оскорбления. Правда, удивленные жители даже не понимали, чего от них хотят эти русские солдаты и сотрудники «органов», вдобавок всех сковывал какой-то безотчетный страх и предчувствие чего-то непоправимо-неизбежного, подавляя остатки воли к борьбе. Такое поведение, совершенно нехарактерное для воинственных горцев, сначала сбило с толку карательную экспедицию, однако, ее командир быстро догадался о преимуществе своего положения и решил полностью использовать его. Не слезая со своего пегого мерина, на котором он сидел как собака на заборе, этот «покоритель» Кавказа скорей всего чувствовал себя вторым генералом Ермоловым, когда выслушал доклад одного из подчиненных о том, что во дворах остались лишь кое-какая живность и не единой человеческой души. Тогда последовал новый начальственный рык и приказ открыть двери конюшни, куда люди сначала потянулись сами, устав от бесконечного ожидания чего-то неведомого под пронизывающим горным ветром и падающими крупными хлопьями мокрым снегом. Наверняка большинство сочло это помещение своего рода перевалочным пунктом перед предстоящей отправкой на равнину и увидело в этом даже заботу конвоиров, поэтому строение быстро заполнилось почти до отказа. И вдруг кто-то заметил в руках солдат пучки сена из лихо развороченного колхозного стожка, стоящего поблизости, и нескольких канистр с бензином, очевидно, тоже заранее приготовленные. Для чего нужны эти материалы, легко догадались все, и над околицей взметнулся тысячеголосый крик ужаса, многократно повторенный окрестными скалами, и во всеобщем плаче затерялся слабый голос мальчика, видевшего, как «синие фуражки» затаскивают в черный проем его мать, бабушку, двух сестер и совсем маленького мальчишку. Их дорогие лица мелькнули на мгновение и навсегда скрылись в глубине конюшни и небытия, а отец крепко обнял сына, не позволяя ему отвернуться от страшного зрелища, что на первый взгляд показалось бы настоящей жестокостью, не хуже той, что творилась у них перед глазами.
— Смотри, дорогой, чтобы помнить, и помни, чтобы мстить! – тихо сказал опытный охотник, до сих пор не испытывавший такой лютой ненависти даже к фашистам, они были для него врагами, их действия он хотя бы понимал, как воин, а здесь чудовищное злодеяние исходило от тех, с кем он вполне мог бы ходить в разведку и есть из одного котелка.
Парнишка не посмел ослушаться, он только мертвой хваткой вцепился в толстую ветку ближайшего дерева с такой силой, что побелели ногти, и смотрел, как толпа стала отчаянно — запоздало сопротивляться, но что могли противопоставить немощные старики, слабые женщины и малолетние дети сильным и упитанным мужчинам. Опять в ход пошли приклады, и после короткой нервной борьбы автоматчики закрыли двери конюшни, заложив их внушительной слегой, в то же время их товарищи равномерно разбросали смоченное в бензине сено вокруг всего строения, полив его стены тем же горючим. Затем все дружно отошли назад, и офицер равнодушно махнули рукой, что означало команду «поджигай». Выполнить ее подчиненным ничего не стоило, кто-то из них небрежно бросил окурок на пучок сена, и пламя мгновенно охватило высохшую за долгие годы под жарким южным солнцем конюшню. Огонь, дым и вопли несчастных слились воедино. Наверное, именно так представляется во всех религиях ад, место мучения грешников, а сотрудники «органов» взяли на себя смелость устроить ад на земле и полномочия Всевышнего, решающего, кто должен испытать подобные муки, кто нет, будто бы они досконально знали всю жизнь собранных здесь сотни людей и имели право вершить над ними суд скорый и несправедливый.
Адское пламя разгоралось с каждой секундой, ярко-оранжевыми языками закручиваясь на ветру и взлетая вверх, а внутри помещения, как одно огромное сердце, бились люди, и страшная близость мучительной смерти дала обреченным нечеловеческие силы. Все, кто еще не погиб в давке, не задохнулся в дыму и не потерял сознание от невыносимой боли ожогов, разом навалились на дверь, которая, не выдержав напора, рухнула, выпуская обезумевшую толпу из огненной тьмы. Но спасения не было и снаружи, ведь там людей встретил другой огонь – автоматный, открытый «синими фуражками» по приказу своего невозмутимого командира. Выбежавшие из пекла натыкались на горячий свинец и падали под ноги соплеменников, а их срезала новая очередь, потому что конвоиры патронов не экономили, хотя явно не ожидали такого поворота событий. Из-за гула племени, стрельбы и последних криков умирающих, никто, кроме Аллаха, не слышал проклятий живых в адрес убийц, зато мальчик впервые в своей недолгой жизни почувствовал обжигающую волну ненависти. Его душа разрывалась от этого незнакомого чувства, подкатывающего к горлу огромным комом, мешая дышать и говорить. Казалось, еще несколько мгновений, и маленький охотник лишится рассудка от всего увиденного. Однако, он вдруг ощутил на себе чей-то пристальный взгляд, отчего висящее на волоске сознание неожиданно прояснилось и окрепло, будто у бегуна на длинные дистанции открылось второе дыхание, поэтому парнишка, как зачарованный, посмотрел вверх, на абсолютно голую скалу, что издавна называлась в ауле Волчьей и увидел на ее вершине огромного белого волка.
Могучий зверь стоял неподвижно, как изваяние, слегка склонив большую умную голову, и его горячие янтарные глаза встретились с глазами мальчика, и десятилетний ребенок понял, что древний символ его земли и народа посылает ему силы жить дальше, чтобы бороться и мстить за всех сгоревших заживо односельчан и неизвестных соплеменников, разделивших с ними участь мучеников.
Несколько минут четвертый свидетель кровавой трагедии взирал вниз молча, словно ожидая, пока вокруг все стихнет, а потом громко и пронзительно завыл, приводя в необъяснимый трепет бравых солдат, которые никак не могли спутать хозяина здешних гор с обыкновенной собакой, на свой лад оплакивающего погибших людей. А белый волк и в самом деле возносил к небесам своеобразную поминальную молитву, одновременно призывая всех слышащих его не сдаваться даже среди этого ужаса, и трое уцелевших вайнахов приняли наказ своего покровителя, не услышав в его голосе покорности и отчаяния. Зато ошалевшие от страха сотрудники «органов» перенесли автоматный огонь с конюшни, где ужу не осталось ни одной живой души, на скалу, но пули отскакивали от чудесного зверя, как от танковой брони, не причиняя ему ни малейшего вреда, что еще сильнее напугало убийц и палачей, потому их начальник первым помчался в долину, нещадно нахлестывая ленивого пегого мерина. Вслед за ним, почти не разбирая дороги, бросились подчиненные, страшно матерясь на бегу и проклиная все на свете, и командира, и службу, и эти непостижимые горы с их таинственными привидениями, знамениями и символами.
Тем более они не могли видеть, как бесследно исчез со скалы белый волк, будто его там никогда не было, не заметили этого и потрясенные вайнахи, хотя ни старик, ни мальчик ни минуты не сомневались в том, что собственными глазами видели грозное предзнаменование будущих бед, сражений и побед. Правда, тогда последние жители аула не делали таких глубоких выводов, они просто немного подождали, не вернутся ли опомнившиеся каратели на место преступления, а потом вышли из своего убежища и направились на пепелище догорающей конюшни, чтобы оказать землякам все положенные правоверным почести. Однако, скорбной работы для троих оказалось слишком много, и похоронить по обычаям предков на родовом кладбище все тела погибших до темноты они не успели, поэтому погребение продолжалось еще несколько дней.
Все это время выжившие почти не разговаривали друг с другом, словно дав обет молчания, лишь изредка обмениваясь короткими фразами, и однажды, когда парнишка со старейшиной несли к свежевыкопаной братской могиле труп одной молодой женщины, из кармана ее пальто выпало небольшое круглое зеркальце, которое маленький охотник поднял на обратном пути, машинально взглянул в него и… не узнал свое отражение. С покрытого мелкими трещинами стекла на него смотрели по-взрослому строго-печальные глаза, а на ветру развевались абсолютно седые волосы, таких не было даже у его старшего напарника, быстро понявшего, чему так неподдельно удивился мальчик.
— Не пугайся, дорогой, это Белый Волк тебя отметил особым знаком, как своего наследника и мстителя! – тихо пояснил мудрый старик и ласково обнял юного односельчанина. – Ты будешь продолжать наш род и хранить память обо всем, что случилось здесь! Я уже стар, твой отец ранен, нам не дожить до полного освобождения нашей страны! Может быть, Аллах поможет тебе увидеть этот счастливый день! Тогда и скажи всем, что наш народ не зря страдал, что от людей остался не один пепел да чурты на кладбище! А пока возьми вот это, тут частица и твоих близких! – с этими словами старейшина подал избраннику хозяина гор небольшой полотняный мешочек, похожий на солдатский кисет.
С тех пор парнишка не расставался с заветной горстью пепла, пронеся его через все радости и несчастья своей жизни, ничем не посрамив память земляков. Он давно переехал из родного села, но очень часто в его сны приходил тот кошмар, и неизменно преодолеть его помогали янтарные глаза легендарного Белого Волка, стоявшего на скале.
* * *
Не прошло и часа после того, как пожилой доброволец покинул палату раненого партизанского командира, когда на крупное село опустились сумерки, и отряд собрался уходить дальше в горы на заранее подготовленные базы. Теперь уже сам начальник штаба нашел в этом столпотворении старого вайнаха и пригласил его занять законное место в строю подразделения. Провожать седого мстителя было некому, кроме соседского мальчонки, и потому старик, не ведая свою дальнейшую военную судьбу, сунул мешочек с пеплом в теплую ладошку чужого сына и внука, чтобы не прервалась память о прошлом и надежда на будущее.
Марьям Милова, 15.07.2004
https://www.facebook.com/mayrbek.taramov
Отчет
Сегодня 105 лет со дня трагической гибели Зелимхана Харачоевского – он был убит выстрелом в спину 26 сентября 1913 года. Зелимхан – это чеченский народный герой, человек-легенда о котором и при жизни, и после смерти было столько много чего написано и снято.
«Действительно умная книга
Этот текст написан Владимиром Яковлевым – журналистом, основателем и первым главным редактором ИД «Коммерсант», сыном известного советского журналиста Егора Яко
Александр Немец: Ельцин передал орудия убийства Путину
