Для меня лично война началась не 11 декабря, когда подразделения российских войск вторглись на территорию Чечни под лукавым предлогом «наведения конституционного порядка в одном из субъектов РФ», а 26 ноября 1994 года.
В это ноябрьское утро я привычно собралась и поехала в центр Грозного по журналистским делам. И… оказалась в эпицентре происходящего – невероятного, как казалось в тот момент, события. На перекрестке улицы Мира(!) и проспекта Победы словно ожила картина военной хроники: кругом стреляли, слышался лязг гусениц танков, грохот, разрывы. Приехавшие на рынок или по делам в город люди не понимали, что происходит, и пытались спастись, спрятаться от обрушившейся на них стрельбы. Она велась отовсюду, люди с оружием смешались с обычными гражданскими. Все это походило на съемки военного фильма, только в нем использовалось настоящее оружие. А людей назначили персонажи. Но почему-то их об этом забыли предупредить.
Около машины, в которой я находилась, взорвалась граната, брошенная откуда-то сверху. Нам с водителем повезло: волна взрыва прошла по низу, осколки пробили бензобак, и мы благодаря милости Всевышнего и мастерству шофера с вытекающим горючим смогли выбраться на Первомайскую улицу. Многие, как и мы, бежали и ехали в ту сторону. Но и навстречу тоже двигались машины и люди. Среди них недалеко от перекрестка улиц Маяковской и Деловой я увидела Хусейна Гузуева – моего доброго знакомого, театрального режиссера. Он почти бежал.
Я из машины крикнула ему, что там опасно, стреляют, но он в ответ только махнул рукой на ходу. Хусейн занимал в то время должность председателя республиканской телерадиокомпании. Предполагаю, что он хотел добраться до работы как можно быстрее.
Это была наша последняя встреча в жизни. После того, как мы разминулись на том перекрестке, Хусейн был убит снайперской пулей. Мне об этом сообщил вечером по телефону наш общий знакомый. Смерть Хусейна Гузуева стала моей личной потерей и знаком большой беды, которая уже пришла на чеченскую землю.
Потом настало это самое 11 декабря. Мы с подругой, ничего не подозревая, накануне поехали в райцентр Знаменское по пенсионным делам ее матери. Повез нас на своем старом «жигуленке» муж ее тети, очень пожилой человек. Пришлось остаться на ночь, так как дело сразу не решилось. Утром собрались в обратную дорогу, и тут оказалось, что по ней движется бесконечная колонна российской военной техники, машин и грузовиков. Она была похожа на большую коричневую змею, которая медленно вползала за добычей. Ее хвоста мы так и не увидели, настолько она была длинной.
Какое-то время наша машина двигалась параллельно с ней, и можно было увидеть лица военных. Мне тогда они показались только очень настороженными. Не больше. Возможно, их тоже пугала неизвестность пути и особенно смущало неведение, как и кто их встретит в «пункте назначения». Мы обогнали колонну, ожидая чего угодно. Только наш дед за рулем был невозмутим или очень хорошо скрывал тревогу. Пронесло. Дорога была абсолютно пустой до самой Первомайской – здесь мы увидели первых людей на улице и около домов. В Грозном же царило необычайное оживление – массы людей с оружием и без него перемещались в центре. У Президентского дворца на площади я увидела массовый зикр. Круг движения был огромный, больше всего он походил на суровый танец смерти уходящих в бой воинов.
Потом в Грозном начались интенсивные бомбежки – днем и ночью, без перерыва. Мы научились, пользуясь краткими интервалами, забегать в квартиру, чтобы наскоро перекусить, сделать несколько глотков горячего чая, спуститься бегом на первый этаж или, если успевали, добежать до подвала соседнего дома. В нашем доме он был непригоден для того, чтобы прятаться от обстрелов.
Многие горожане-чеченцы уехали в села к родственникам. В первую очередь вывезли детей и стариков, больных. Но и в городе оставалось много еще людей – одни, чтобы присматривать за домами и квартирами, другим, в основном русскоязычным жителям, некуда было ехать с детьми и стариками. Чеченцы помогали им – своим соседям и знакомым, делясь с ними всем, чем могли.
Наша семья тоже выехала из Грозного в конце января 95-го в Ингушетию. Но на исходе февраля мы вернулись обратно, ведь психологически очень тяжело жить под чужой крышей. Да и надеялись, что активные боевые действия вроде уже закончились, как вещали по центральным российским каналам. Это оказалась ложью. Ничего не закончилось, обстреливали так же, особенно по ночам.
Заехали мы в частный дом своих друзей, давно живших за пределами республики, по их просьбе. Наша квартира, как и весь дом, пострадала от бомбежек, и жить в ней с малолетними детьми было нельзя. Буквально на второй день во дворе дома появились российские военные. Судя по экипировке и оружию, были они не простые вояки. Почти все в масках. Я в это время наводила порядок в комнатах, так как дом несколько месяцев стоял без присмотра: ворота и двери были открыты, всюду грязь, раскиданные вещи, посуда, банки. В окно я увидела, что муж стоит у забора, раздетый до пояса, недалеко от него застыли наши трое детей, держась за руки. Я мыла пол, когда трое военных повисли надо мной. Встать не дали, направив автоматы. На мои вопросы, что происходит, кто они, один без маски ответил, что у них есть информация, что «в этом доме была столовая боевиков», и, если они найдут хоть одну гильзу, то расстреляют мужа на месте, а остальных увезут с собой.
Они обыскали дом, вскрывали полы в комнатах, крушили небольшие хозяйственные постройки во дворе. Не помню, сколько это продолжалось. Мне казалось, очень долго. У меня затекли руки, ноги, я пыталась держать в поле зрения детей и мужа. Каждую секунду ожидая, что они найдут случайную гильзу или патрон в чужом доме, который мы даже не успели осмотреть. И тогда на глазах у детей убьют отца…
Всевышний спас нас – они ничего не нашли. Уходя, военные забрали чистые видеокассеты из шкафа, еще какие-то вещи, несколько трехлитровых банок с помидорами и огурцами. Напоследок «старший» показал мне листок из блокнота с номерами домов, по которым у них тоже имелась «информация».
В начале марта 95-го мы искали племянника мужа – студента Нефтяного института, который выехал из Ингушетии, чтобы забрать оставшегося дома в Грозном отца. До него не добрался, но и назад к матери не вернулся. Прошло уже больше двух недель, но о парне не было никаких известий. Мы искали его по всему разрушенному городу. Сотрудник Красного креста по имени Руслан предложил нам последовать за их машиной к местам, куда свозили трупы. Мы ездили почти весь день за их грузовиком, в который складывали тела убитых и умерших во дворах и на улицах жителей Грозного. Свозили трупы на склад ПТК. Это был огромный ангар, полностью заполненный погибшими – мужчинами, женщинами, детьми. Уже на подходе к нему стоял страшный запах, который преследовал меня очень долго. Своего племянника мы нашли на другой день в большом рву за консервным заводом, среди сотен других трупов. Узнали по одежде и ботинкам, так как лица почти не было…
В ночь с 8-го на 9 мая 1996 года была убита моя коллега Нина Ефимова. Ее вместе с матерью ночью вытащили из постели, вывезли из дома в районе Минутки. Сначала на ее глазах расстреляли мать, а потом чуть дальше, в районе третьего корпуса университета в микрорайоне саму Нину. Сообщил мне об этом Адлан Хасанов, который тоже работал со мной в газете в то время. Надо было забрать тела из морга и похоронить. Все сотрудники, а у нас был интернационал, под разными предлогами отказались ехать со мной. Вызвался один Адлан, совсем молодой, студент отделения журналистики университета. Поехали на грузовичке, надеясь на свою «крепость». Но когда подъехали к моргу и услышали все тот же тошнотворный запах разлагающейся человеческой плоти, нам обоим стало не по себе. Адлан сильно побледнел, и я уговорила его посидеть на улице: не хотела, чтобы он еще и увидел этот ужас.
Я не узнала Нину среди десятков трупов. Как потом оказалось, несколько раз прошла мимо нее. Смерть ужасна еще тем, что после человека, которого ты знал, любил, иногда остается нечто, ничего общего не имеющее с ним живым.
Нину и ее маму похоронили на православном кладбище. Коллеги из редакции, и не только нашей, пришли туда. Народу было много, дали залпы из автоматов. «Федералы» и российские журналисты почтили ее смерть. Думаю, что убийцы тоже были на похоронах. А Адлан Хасанов, ставший известным журналистом, работавший уже для агентства «Рейтер», погиб позже. На стадионе «Динамо» 9 мая 2004 года.
Во время августовских событий 1996 года, когда чеченские вооруженные формирования вошли в Грозный, было очень много погибших гражданских людей. Я видела убитых в районе «Березки», хоронили во дворах наспех, так как обстрелы шли почти без перерыва. Позже, когда смогла встретиться со своими родителями, жившими в первом микрорайоне, узнала, что то же самое происходило и там. Во дворах нескольких домов по улице Тухачевского в результате внезапного авианалета погибло 28 человек! Люди вышли из подвалов ненадолго на свет божий, и начался неожиданный обстрел. Отец вместе со знакомым из поселка Калинина собирали и перевозили на чем могли растерзанные тела своих соседей в Старую Сунжу к мечети, чтобы родные убитых могли их забрать и похоронить. Сам он, по словам мамы, несколько дней после этого не мог разговаривать, пролежал, отвернувшись к стене…
За эти военные годы много было ситуаций, когда жизнь была на волоске: нас с мужем чуть не расстреляли военные на блок-посту в районе поселка Катаяма. Спас нас Бог, послав их командира, который подъехал проверить пост. Он же нас вывез из города, чтобы мы успели покинуть его до начала комендантского часа. Потом эта история повторилась через две недели на мосту у консервного завода, еще раз недалеко от станицы Первомайской. Попадали под неожиданные обстрелы, когда не знаешь, куда бежать; застревали на дороге, когда не пускали ни вперед, ни назад. Регулярные зачистки тоже могли закончиться чем угодно.
Каждый день и каждый миг может оказаться последним в жизни. Это знание становится абсолютной истиной на войне. Но думаешь не об этом, а о своих близких и родных. Живы ли они, не ранило ли кого, не увезены ли военными? Эта война забрала дорогих мне людей: отца, брата, племянника, мамину сестру и ее мужа, муж другой тети был похищен российскими военными и пропал без вести; мамин брат умер от не вовремя оказанной помощи. Погибли или пропали без вести друзья и знакомые, коллеги по работе. У каждого выжившего в этой войне свой счет. Но пока виновники трагедии и убийцы моего народа отказываются платить по нему.
Журнал “ДОШ”№6-2019.