Эта фотография одна из моих самых любимых. Она сделана в июне 2000 года в Ингушетии, в селе с красивым и мелодичным названием Гамурзиево. В центре фотографии моя мама, слева от неё сидит Маржан ( она ингушка ), а справа от неё сын Маржана Джабраил.

Мама больна раком кишечника, но она об этом ещё не знает. Кто знал, что она страдает таким серьёзным недугом и что она проживёт после этой фотографии всего лишь несколько недель?

Она приехала из Чечни на обследование, уже несколько месяцев её периодически мучают боли в животе и они нарастают по силе и частоте. Там , в Чечне, идут боевые действия, больницы почти не функционируют, вот она и приехала ко мне за помощью, а я в то время работаю в Ингушетии медицинским координатором в гуманитарной миссии «Врачи без границ», помогаю чеченским беженцам. Уже месяц как переехал к Маржан и Джабраил, совершенно для них чужой человек, но живу у них как член семьи: Маржан относится ко мне, как к родному сыну, Джабраил, как к родному брату, а его дети стали для меня родными племянниками, я их шутливо называю » мои ингушские племянники».

Ещё за три месяца до этого мы с мамой ездили в Москву, но московские врачи после тщательных обследований с широкой улыбкой на лице выдали своё заключение «Ибрагимова, вы здоровы!» Помню мы ехали домой на поезде после этой поездки и мама испытывала угрызения совести, думая, что я могу подумать, что она симулирует симптомы. Почему она так думала я не знаю, наверное потому, что никогда не хотела быть обузой и всегда привыкла заботиться о нас и всех тех, кого она встречала на своём пути. Откуда в ней было так много добра, щедрости, стойкости, предсказуемости я даже не знаю, ведь она сама испытала много лишений и тягот жизни, потеряв обоих родителей, когда ей было всего лишь три года. Оба её родителя ( мои дедушка и бабушка по матери ), умерли в первые несколько месяцев депортации в Казахстане, не снеся холод, голод, отсутсвие нормальных условий жизни в 1944 году.

После подтверждения диагноза, маму положили в онкологическое отделение Ингушской Республиканской больницы. Хирург отделения Куштов не стал долго церемониться и сразу сказал сколько и кому нужно заплатить денег и где я могу купить анестетики, необходимые для наркоза. Их нельзя было достать в любой аптеке, поэтому он мне дал адрес той, где я могу достать их из под прилавка. Хотя понимаешь, что ты не должен платить за лекарства и за лечение, но, когда речь идёт о близких, ты не задумываясь выкладываешь любые деньги, чтобы удовлетворить запросы врачей, лишь бы родного и дорогого человека вылечили. Наверное некоторые врачи знают это и злоупотребляют своим положением.

После операции Куштов вынес банку, где в спиртовом растворе плавал поражённый участок кишки мамы, вырезанной вовремя операции. Он мне объяснил, что в Ингушетии гистопатологической лаборатории нет и что мне придётся везти этот образец в Северо-Осетинскую Республиканскую больницу в городе Владикавказ, это час или полтора часа езды от Назрани. Без вопросов я тут же отправился во Владикавказ, но осетинский блокпост, находившийся на границе между Ингушетией и Осетией, меня не пропустил по той простой причине, что в моём паспорте была московская прописка, оказывается мне нужно было зарегистрироваться по месту временного пребывания в Ингушетии! Как-будто находился в каком-то концентрационном лагере. То что я врач, что от результата гистологичесого анализа зависит жизнь моей мамы на них не подействовали совершенно. В тот день мне пришлось вернуться обратно. Мне помог руководитель миссии ООН в Ингушетии Ахильгов. После того, как я ему всё рассказал, он возмутился и на следующий день он взял меня в Владикавказ в составе своей миссии, они туда выезжали каждое утро. Без проблем нашёл республиканскую больницу Осетии. Заведующий гистопатологической лабораторией, узнав, что я коллега, без особой волокиты, быстро всё оформил, взял у меня материал и запросил совсем скромненькую сумму, и даже посочувствовал болезни моей мамы.

Через четыре дня после операции состояние мамы стало ухудшаться, её пришлось срочно повторно оперировать, после чего она попала в реанимацию, где она провела сутки, не приходя в сознание. Но после реанимации её состояние стало постепенно улучшаться и через пару недель её уже готовились выписывать.

Маржан и Джабраил очень переживали за маму, они ещё после первой операции планировали, что мама останется у них пока полностью не восстановится , и в Чечню она не поедет, ведь там шла война. Они строили разные планы: в каком доме или в какой комнате она будет жить, что ей можно будет кушать и что нет, кто ей будет готовить еду и так далее. Они также уверили меня в том , что, если маме будет неловко жить с ними в одном доме из-за операции, то они освободят для нас целый дом и они все будут жить в доме напротив ( они жили в двух домах, так как семья была большая).

Когда пришла пора выписываться из больницы, я рассказал маме про наши планы с Маржан и Джабраил, но мама категорически отказалась от такого предложения. Хотя она очень любила наших ингушей, она абсолютно не хотела создавать им неудобства, и поэтому отказалась, заявив , » неха дика кхачо мегар дац » ( мы не можем себе позволить воспользоваться такой щедростью). Я не смог убедить маму, поэтому, втайне от Маржан и Джабраил , стал подыскивать для нас жильё. Я прекрасно знал, что если они узнают об этом, то они расстроятся, но я не мог им всё рассказать.

Маржан знала , что маму должны скоро выписать и однажды, когда я собирался на работу, она снова завела разговор, про выписку мамы и обустройство её быта. Она так искренно и увлечённо стала рассуждать про её обустройство у них дома после выписки из больницы, что я не выдержал и выдал, что нам неловко создавать им неудобства и поэтому, мы снимем дом в другом месте. Маржан испытала шок, она впервые за всё время, что я знал её, вышла из себя, она была оскорблена и возмущена, она снова и снова, всё больше возмущаясь, повторяла одни и те же вопросы » Неужели, ты думаешь, что мы вас приняли у себя, говорили вам приятные слова, только ради пустых слов?!», «Неужели ты думал, что, как только вы окажетесь в трудной ситуации, мы вас бросим?!» «Неужели ты думаешь, что мы такие несерьёзные люди и не отвечаем за свои слова?!», «Неужели ты, живя в Москве, забыл законы вайнахского гостеприимства?!» Правда в том, что я их любил, как любят самых родных людей, и даже про вайнахские обычаи я не забыл, но так хотела мама и так мне казалось будет справедливей в отношении этих добрых и бескорыстных людей.

«Джабраил!»- позвала она своего сына, -«Заводи машину, мы едем в больницу навестить Зулай». А Джабраил ей, -«Как ты поедешь, ты же и десяти метров пройти не сможешь». У Маржан был тяжёлый диабет, больные суставы, поэтому она долго ходить не могла и за пределы дома она никуда не ходила и , действительно, она не смогла бы пройти дистанцию от стоянки машины до четвёртого этажа больницы, где располагалось онкологическое отделение. Представляете, в тот день там лифт не работал, она самостоятельно поднялась на четвёртый этаж больницы и дошла до самого конца коридора, где находилась палата мамы. Они в тот день на меня были злые и поэтому меня не взяли с собой. Со слов моей младшей сестры, что круглые сутки находилась рядом с мамой, Маржан, увидев маму в постели, расплакалась и обняла её. Потом собравшись с эмоциями, стала уговаривать маму поселиться у них, пока она не поправится окончательно, но моя мама стала отказываться. В коридоре Джабраил всё слышал, видимо он не мог больше выдержать их словесную перепалку, спокойно зашёл и убедительным тоном, не терпящим никаких возражений, заявил , -«Мама, больше ничего не нужно говорить, если Зулай не собирается покидать пределы Кавказа, то она будет жить только у нас». Он взял свою маму под руку и так они ушли.

В тот вечер Маржан не хотела со мной разговаривать , только и повторяла «Москвич, забывший все вайнахские традиции».

На третий день после этого случая мне на работу срочно позвонили из больницы, мне сказали, что состояние мамы резко ухудшилось. Совершенно неожиданно с ней случился сепсис и к вечеру она стала терять сознание. Дежурный хирург, которого я с трудом нашёл, посмотрел на меня в недоразумении и спросил с укором , — » Неужели ты не понимаешь!». Он имел ввиду » неужели ты не понимаешь, что она умирает!!! Ты же врач и должен понимать !». Моей маме было всего лишь 60 лет, слишком молодой возраст для смерти, не так ли ? , поэтому я не хотел понимать , что она умирает. Мне по сегодняшний день хочется спросить этого дежурного хирурга, — «Почему ты думаешь, что я должен понимать, когда родной человек умирает? Почему ты, дежурный врач, не отвёл меня в отдельный кабинет и не объяснил мне, что с моей мамой всё очень плохо? Почему ты не убедил меня , что всё возможное было сделано? Почему ты не показал сочувствие коллеге, чья мама умирала у тебя в отделении? «. Я также добавил бы , — «Ты мог пожать мне руку, может быть даже обнять, но у тебя не было морального права упрекать меня в том, что я не понимаю, что самый родной человек в моей жизни умирает».

Мама поняла, что она умирает раньше сына, который шесть лет учился в медицинском институте , два года в ординатуре и проработал научным сотрудником. Она смотрела на меня спокойно и доброжелательно, как обычно, и её последним желанием ко мне было «Рамзан, относись к людям так же хорошо, как ты относился к ним до сих пор и не позволяй никаким обстоятельствам изменить такое отношение».

Три часа ночи, мама лежит передо мной без сознания, но периодически произносит «Я Аллах1!» В соседней палате лежал ингушский старик из Сурхахи, ему недавно сделали операцию на почке и он ходил с катетером и бутылкой, куда собиралась моча. Даже в таком состоянии он держался крепко и даже в палате не снимал папаху , почувствовав что-то серьёзное, он зашёл к нам в палату и стал читать Яьссин над моей мамой. Это надо быть каким благородным человеком, чтобы в три часа ночи, всего лишь несколько дней после операции, зайти в палату к умирающей женщине, совсем чужой для него и читать целый час Яьссин ! Мне было основательно плохо, к такому повороту событий я совершенно не был готов, впервые в жизни не мог удержать слёзы, а ещё мне было стыдно перед этим стариком, которого я никогда раньше не знал, поэтому мне приходилось периодически выходить из палаты, чтобы прийти в себя.

Наутро мамы не стало. Джабраил приехал сразу, как узнал. Мы с ним поехали в Слепцовскую, это на границе с Чечнёй и примерно в часе езды от Назрани, там можно было нанять рафик, чтобы отвезти тело мамы домой, в Урус-Мартан, она хотела, чтобы её похоронили на нашем родовом Беноевском кладбище.

Нам пришлось ждать до 9 утра пока главный врач больницы не пришёл на работу и поставил печать на свидетельство о смерти, без этой бумаги, мы с сестрой опасались, что военные могут создать нам проблемы. По Ингушетии мы проехали без проблем, но на территории Чечни нам пришлось проехать минимум десять российских военных блокпостов, прежде чем мы попали в наше родовое село Урус -Мартан. Что меня поразило вовремя этого маршрута, ни один военный не выразил нам слов соболезнования, на некоторых блокпостах военные даже делали вид, что будут обыскивать тело моей мамы на наличие наркотиков и оружия, видя, что ни я , врач, ни моя сестра, фармацевт, не являемся какими-то дилерами. Наш опытный водитель перевёл нам с их языка, » нужно заплатить деньги, если хотите проехать дальше без проблем». Когда мы добрались до Урус-Мартана был примерно час дня.

По нашим обычаям человека нужно хоронить в день смерти, но местная комендатура не дала нам разрешение, поэтому маму удалось похоронить только на следующий день. Военные, что дислоцировались в селе, подняли два вертолёта, они кружили над нами всё время, что мы находились на кладбище, они создавали ненужный шум и возможность военной атаки, поэтому процесс погребения длился недолго.

Сами похороны прошли благополучно, сотни людей, несмотря на боевые действия в районе, пришли выразить соболезнования , а самые близкие родственники оставались с нами ночевать для оказания психологической и моральной поддержки, у чеченцев так принято.

Когда я вернулся в Ингушетию, мои ингуши помогли мне восстановиться. Ко мне и так хорошо относились, но после смерти мамы отношение стало запредельно хорошим, на протяжении месяца мне в комнату каждое утро приносили поднос с мёдом, орешками и горячим молоком. Мы проводили наши » райские вечера» на веранде нашего большого дома, где мы приятно общались и пробовали национальные блюда. Ещё три года я прожил в этой Ингушской семье, ко мне относились как к родному человеку. В родной семье бывают конфликты, но в этой семье ни разу, ни одного конфликта не было. Прошло двадцать лет, как нет мамы, семнадцать лет, как я уехал из моей Ингушской семьи, но воспоминания, чувства благодарности и признательности с годами только усиливаются.

Ps. Как только я приехал обратно в Ингушетию после похорон мамы, я поехал навестить этого ингушского старика, что читал Яьссин над моей мамой. Он оказался очень приятным и мудрым человеком в общении, он благополучно выздоравливал и готовился к выписке. Когда уходил, я ему положил деньги, он их взял, саха а дина ( поблагодарил меня ) и вернул их мне обратно, добавив, что мне они пригодятся больше, чем ему. По его глазам я читал, что он был доволен моим поступком.

Ps. Насчёт мамы. Мне было четырнадцать лет, когда я узнал про подробности выселения семьи мамы в Казахстан, как она потеряла родителей в три года, как её растили старшие братья и сёстры в очень тяжёлых и скудных условиях. Она была лишена очень многого из-за депортации и потерю родителей. В глубине души мне было её очень жалко, что ей пришлось пройти через такие тяжкие испытания и даже в мединститут я пошёл по её желанию, так как не хотел расстраивать её своим отказом ( она может и не расстроилась бы, просто я не хотел допустить , что мой отказ может её хоть как-то задеть ). Мне казалось, что страна, которая с ней обошлась так подло в самом начале её жизненного пути, испытывает чувство вины и никогда не позволит какую-либо несправедливость в отношении неё. Но после испытаний последних дней её жизни, я снова и снова задаюсь вопросами. Что это за страна, что в три года лишает ребёнка родителей, лишает детства и родины, потом, когда из этого ребёнка вырастает достойная мама, вырастившая судью, двух учителей, фармацевта, врача, строителя , лишают возможности получить квалифицированную и бесплатную медицинскую помощь по месту жительства, гуманное обращение к себе в медицинском учреждении, а после смерти лишают возможности похоронить в соответсвии с традициями и верой?????