По материалам книги М.Катышевой «Уроки чеченского…»
Из отчета о поездке 1989 года
- Опаленная колыбель
«…Когда человек начинает осознавать
себя гражданином, частью нации, за ним
встает историческое прошлое народа,
оно вступает в политическое соприкосновение
с действительностью. В истории человечества
было много кровопролитий,
и призраки прошлого преследуют нас».
Апти Бисултанов,
из выступления на «круглом столе»
8 августа 1989 г.,
«Грозненский рабочий».
8 октября 1989 года. Колонна машин движется сквозь туман по неровной дороге, то карабкающейся над пропастью, то извивающейся между каменистыми утесами-исполинами. Организовали эту поездку представители общественных движений. Они просто устали ждать, когда у официальных лиц найдется время в полный голос сказать правду о трагедии, случившейся в горах бывшего Галанчожского района в феврале 1944 года.
Там, у развалин селения Хайбах, у самой речки, есть могила, огороженная березовыми жердями. В ней погребены жертвы геноцида, совершенного сталинскими прислужниками при выселении «врагов народа» с родной земли.
х х х
…То, что произошло в Хайбахе – не только национальная трагедия. Это трагедия всего народа страны Советов. В ней, в этой трагедии, словно в кривом зеркале, отразилось время – эпоха жестокой тирании. Вакханалия зла получила здесь свое яркое выражение.
Смешанные чувства рождались у меня во время поездок в Хайбах. С одной стороны – скорбь и страх: неужели такое могло быть, неужели может повториться? А с другой – не покидало ощущение проникающего в душу света. Света, озаряющего все тайники души, высвечивающего самое главное в жизни, порождающего возвышенные мысли, дарующего разуму мудрость, а сердцу – доброту. Я не могла сначала разгадать источник этого очищающего света. А потом, поговорив с теми, кто приехал сюда вместе со мной и испытал те же самые чувства, поняла: это излучение исходит от самой здешней природы. Это свет Нашхи – земли, которую можно назвать сердцем Чечни. Изранено сейчас это сердце и болит оно болью памяти по погибшим и болью тоски по людям живым. Одиноко ей без людей… ( февраль 1991 г. «Новости Грозного» — «Встречи с Хайбахом»)
х х х
Справочная литература пишет: «…Овеянная преданиями Нашха – область, с именем которой, как полагают некоторые ученые, генетически связано и само название чеченцев («нохчи»). Отсюда, как гласит фольклор, выселился легендарный Турпал Нохчо, родоначальник и героический вождь народа, чьи свободолюбивые потомки, отстаивая честь земли отцов своих, слагали мужественные напевы о суровой и неприветливой, но самой дорогой их Родине:
«…Как от удара шашки о кремень
сыплются искры,
так мы рассыпались от Турпала Нохчо…
Мы родились ночью,
Когда щенилась волчица,
Имя нам дали утром под барса рев
зоревой.
…И выросли мы на камне, где ветер
в сердце стучится,
И снег нависает смертью
над бедною головой…»
х х х
Заполняются «белые пятна» истории. События минувших времен, искаженные по воле политических конъюнктурщиков, предстают в истинном освещении. Рано или поздно так и должно было случиться: восстановление справедливости – незыблемый закон природы, ибо она не терпит, когда в чем бы то ни было нарушается равновесие.
«Белые пятна» – понятие относительное. Те события, которые мы имеем в виду под этим словосочетанием, не были исключены из памяти народа никогда, несмотря ни на какие запреты. И они были черными, эти «белые пятна». По мере того, как они исчезают со страниц официальной истории, на исторической карте страны – и нашей республики тоже – появляются новые памятные места. Мы идем к ним, чтобы мысленно побыть с теми, кто являл миру образцы мужества, для кого понятие «честь» было важнее понятия «смерть» Мы идем, чтобы выполнить перед их памятью свой долг, чтобы, соприкоснувшись с их подвигом и трагедией, очистить свою душу.
(…) Каждое поколение по-своему выстраивает свои межнациональные отношения. Наши сегодняшние взаимоотношения во многом зависят от того, насколько объективно мы сумеем оценить уроки прошлого, сможем ли отличить подлинник истории от ее отражения в кривом зеркале фальсификаций.
***
«Мы позабыли наши шутки
и песни, которые пели, когда
ехали сюда, увидев эту страшную
картину: группа белобородых
стариков исполняла ритуал
прощания – зикр, кружась вокруг
костра из детских колыбелей…
Горело сухое дерево, из которого,
раскачавшись, вставали люди…
По земле метались длинные тени,
на пожилых лицах играли
отблески пламени…»
(И.Эльсанов. «Было или не было» –
рассказ, написанный по воспоминаниям
Владимира Безъязычного,
оказавшегося, будучи подростком,
свидетелем выселения).
Нашха… Солнечная земля над облаками. Клубятся они внизу, облизывая отполированный ветрами серый камень утесов с растущими на них березами и соснами. А здесь – солнце и тишина. Только ветер посвистывает в высокой траве, заставляет дрожать багровые листья свидины, растущей на склоне. Только ветер… А в остальном – покой, безмолвие, неподвижность. Покой неба. Безмолвие скалистой гряды, перегораживающей ущелье массивной стеной. Смертельная неподвижность древних башен и каменных развалин жилых домов. Время остановилось. Прикосновение вечности ощущаешь здесь.
Нашха… Колыбель, в которой природа пестовала вайнахов, из которой они уходили потом в другие горы и на равнину. Есть предание, что в Нашхое хранился огромный котел, собирающий братьев за одним столом. Котел был непростой: по его ободу высекались названия всех чеченских тайпов…
Нашха… Разрушенный, опрокинутый в бездну мир. Пустыня среди прекрасной природы. На много десятков километров – ни одного жилища. Только ветер стонет среди каменных развалин, заросших травой.
…Их вели, а, точнее, гнали другой дорогой. Этой, по которой поднимается, едва вписываясь в повороты, колонна наших машин, тогда не было, и печально памятные «студебеккеры» сюда не дошли – они ждали своих пассажиров в Алкуне. Двое суток двигались люди по февральскому морозу от Хайбаха до Алкуна, ночуя у речки, изредка делая привалы в уже опустевших селах. Маленький Хамзат Муртузалиев ковылял рядом с братьями и матерью, нагруженными поклажей. Та долгая, тяжелая, как путь в неволю, дорога запечатлелась в детской памяти отдельными картинками. Павший после выстрела конвоира старик в белой папахе… Мать, скошенная сердечным приступом, потом поднявшаяся, но настолько ослабевшая, что часть взятого с собой груза пришлось оставить. Рука, приподнявшая брезент и наклонившая голову Хамзата над бортом, когда его, впервые оказавшегося в машине, затошнило. Подробности почти месячной жизни в вагоне-телятнике, первых дней на казахской земле. И ровно через год смерть матери от повторного инфаркта.
А в Хайбахе тогда еще оставались люди: больным и слабым было обещано, что за ними пришлют транспорт. Со многими задержались и родственники. Но никакой транспорт не пришел, а нашхоевцы, собранные в образцовой конюшне колхоза имени Берии (иначе, как сатанинской усмешкой это не назовешь) приняли мученическую смерть…
Когда вспыхнуло пламя, Дзияудин Мальсагов, бывший тогда заместителем наркома юстиции, находившийся в особом отряде и оказавшийся свидетелем тех событий, бросился к командующему операцией комиссару госбезопасности Гвишиани с криком: «Остановитесь! Что вы делаете?!». И услышал в ответ: «Это приказ Серова и Берии!».
(…) Дзияудина Мальсагова и капитана Громова, тоже пытавшегося остановить злодеяние, Гвишиани приказал отвести под конвоем в Малхасты. Через несколько дней, возвращаясь назад, они наткнулись в Хайбахе на группу людей -–грязных, с почерневшими и осунувшимися лицами. Это и были те, кто украдкой, ночами, долбя мерзлую землю, хоронили погибших.
Один из них – Эльберт Хамзатов- вспоминая то страшное время, говорит: «Я тогда разучился улыбаться, в сердце навечно вошла тоска. Это был конец света…».
«Сталин за этими «операциями» следил также пристально, как и за фронтовыми». (Д.Волкогонов, «Триумф и трагедия»). Но здесь сопротивления не было. Даже в докладах Берии сообщается: «При проведении операции по выселению на месте и в пути происшествий не было»… Он ( Сталин) был щедр:
- Представьте к награде лиц, образцово исполнивших приказ о выселении !
Распоряжения его выполнялись быстро:
«Государственный комитет обороны. Товарищу Сталину И.В.В соответствии с вашим указанием представляю проект Указа Президиума Верховного Совета СССР о награждении орденами и медалями наиболее отличившихся участников операции по выселению чеченцев и ингушей… Принимало участие 19 тысяч работников НКВД , НКГБ и «Смерш» и до 100 тысяч офицеров и бойцов войск НКВД, значительная часть которых участвовала в выселении карачаевцев и калмыков и, кроме того, будет участвовать в предстоящей операции по выселению балкарцев. В результате трех операций выселено в восточные районы СССР 650 тысяч чеченцев, ингушей, калмыков и карачаевцев».
Тысячи людей безропотно выполняли железную волю верховной власти. Но и в этом океане зла были свои капли добра. Немного находилось таких, кто отваживался открыто, подобно Николаю Раевскому, заявить: «Я …восстал против пагубных действий… на Кавказе». Немного, потому что Николай Романов, отправивший на виселицу пятерых из посягнувших на его престол декабристов, и Иосиф Джугащвили, распинавший миллионы ни в чем не повинных своих сограждан – оказывается, далеко не одно и то же. И все же находились люди, неспособные идти против совести. Кто был тот солдат из конвоя, уступивший свою лошадь детям и получивший за это суровый выговор от начальника? Что стало с тем солдатом, о котором Ахмад Сулейманов записал рассказ Замы Гаевой, которой при выселении было четыре года: «…Я услышала русскую речь. «Это же ребенок!» – сказал один русский. И тут среди них произошла словесная перепалка. Но один из них взял меня, посадил на спину и сверху надел шинель. Ссора произошла из-за того, что одни хотели меня убить, а взявший меня был против. Они ругали его. Я плакала навзрыд, я боялась. Солдат вместе со мной сел на коня. Он старался меня успокоить и дал сухарь. Я все плакала. Затем он снял меня со спины, надел теплую телогрейку и посадил впереди себя в седло. Мы доехали до Арш-алие. Там, в грязи, стояло много народу. В грязь были положены стебли кукурузы, на них стояли плачущие женщины и дети. «Чей ребенок?» – спросил солдат. Ко мне подошел брат моей матери. Мой спаситель не отдал меня ему, спросил: «Где мать?» – «Мать на мельнице», — ответил мой дядя. Этот солдат продержал меня на руках всю ночь. На следующее утро, когда рассвело, я увидела платье моей матери и закричала. Мама, рыдая, ринулась ко мне. Солдат посмотрел на меня и заплакал».
И кто были те люди, которые почти полгода перед этим жили в доме Муртузалиевых под видом геологов? В то утро, когда всем велели собираться и выходить, мать спрятала наиболее ценные вещи в погреб, чтобы не пропали до возвращение – скорого, как всем думалось. Но эти люди вытащили спрятанное, велели матери распороть одеяло и зашили туда эти ценности. Сколько раз потом в Казахстане, продавая отрез материи или дорогую вещицу, покупая на вырученные деньги еду, Муртузалиевы вспоминали тех людей добрым словом. Это ведь они снабдили семью мясом на дорогу, сделали небольшие упаковки для старших братьев Хамзата. Сам Хамзат нес только чайник, положив в него альчики. Все мальчишки на улице в них играли…Улица оставалась позади. И башня, в которой старшие мальчишки потихоньку от взрослых ловили голубей. И сарай, где остались запертыми два щеночка: «Чтобы не убежали до моего возвращения»…
Откуда ему было знать тогда, что вновь ступит он на улицу своего детства только через 45 лет. И увидит, какой тесной, оказывается, она была. Кукурузное поле, казавшееся в детстве огромным, предстанет всего лишь маленькими террасами на крутых склонах, а площадь, на которой их тогда собрали – не площадью вовсе, а небольшим пятачком. Он будет ходить по этим местам, не в силах сдержать слез. И никто из тех, кто приехал вместе с ним на траурный митинг к этому памятному месту, даже в мыслях не посмеет упрекнуть его в слабости, потому что каждый будет испытывать те же чувства, думать о том же.
Юридически родиной Борхи Амирханова считается Казахстан, а фактически – эта заоблачная земля: на одном из склонов еще уцелела древняя башня его рода. Отсюда его корни. Со временем здесь, у могилы погибших, будет сооружено святилище: Борха нарисовал несколько его вариантов и привез, чтобы показать людям, послушать их замечания и советы. Святилище будет построено, часто будут приходить сюда люди: помолиться над прахом мучеников. А пока могила, огороженная березовыми жердями, заросла травой, разросся около нее куст шиповника с необыкновенно большими алыми, словно кровь, плодами. Впервые за многие годы пришло к ней столько людей. Делать пока ничего не стали: только совершили гражданскую панихиду и религиозный ритуал прощания. И здесь говорились речи, идущие от сердца и обжигающие сердце. «Я не смел думать, — признался Эльберт Хамзатов, — что такой день когда-нибудь наступит». Журналист Абу Исмаилов говорил: «Меня не было на свете тогда, но тот день стоит у меня перед глазами. Это был день, когда некому было хоронить погибших, совершив подобающий ритуал. Некому было принять соболезнования. Это был день, когда никто не мог свидетельствовать о благих делах погибших людей и некому было эти свидетельства выслушать. Их память заставила нас сегодня прийти сюда и засвидетельствовать, что эти люди были безвинны».
Как бы ни звучали в тот день слова – громко и горячо, или тихо, задушевно – они были одинаково суровые, как окончательный, не подлежащий обжалованию приговор, и тяжелые, как камни, падающие на «холм проклятия» – къарлаг1у.
Издревле пришел этот обычай, родившийся здесь, в горах Нашхи: бросать камень со словами проклятия убийце. Какой простой, строгий и наверняка действующий обычай, надежнее всяких лекций влияющий на общественное мнение.
О горском этикете рассказывают произведения литературы, научные труды, предания устного народного творчества. К сожалению, сейчас одни из этих обычаев утратились, остались только слова о них, другие же дошли до сегодняшнего дня в искаженной форме. Какими они должны быть в чистом виде, понимаешь, пройдя по земле Нашхи. Как кропотливо и настойчиво шлифовала здесь природа камень утесов, придавая им совершенную обтекаемую форму, не оставляя ничего лишнего, так условия жизни формировали народные традиции. Станцевать перед врагом, оказавшись безоружным, а не попросить пощады, не заплакать – это тоже было узаконено обычаем. Не обидеть старца или ребенка непочтительным словом. Не обмануть животное, подзывая его с пустой рукой. Все, любая мелочь была предусмотрена горским этикетом. Иначе просто нельзя было выжить.
Суровый и прекрасный край, обладающий магической притягательностью: тот, кто однажды здесь побывал, обязательно захочет вернуться. Недаром известная легенда о нашхоевском котле имеет такой вариант окончания: когда тайпы стали покидать Нашху, то каждый забирал кусочек обода со своим названием. «Когда мы вернемся сюда, — говорили они, — то поставим его на место и вновь соберем свой котел»…
М.Катышева
От редакции: Когда материал готовился к печати, на второй сессии Верховного Совета СССР был обсужден вопрос о признании незаконными и преступными всех репрессивных актов против народов, подвергшихся насильственному переселению. Народные депутаты СССР от Чечено-Ингушетии со всесоюзной трибуны поведали о трагедии Хайбаха. А скоро увидит свет «Белая книга» ( из истории выселения чеченцев и ингушей, 1944-1957 г.г.), горестные страницы отведены в ней Хайбаху, на них – и воспоминания очевидцев, и документы. Авторский коллектив, помимо сбора материалов, решает и насущные вопросы: он потребовал создать комиссию и возбудить уголовное дело по факту преступления в Нашхе. Недавно авторский коллектив получил ответ от старшего помощника прокурора ЧИАССР: «Сообщаю, что по вашему письму на имя Генерального прокурора проведена проверка. Материалы проверки по факту расстрела и сожжения жителей х.Хайбах направлены в прокуратуру СССР для принятия решения на высшем уровне». Так продолжается работа по восстановлению справедливости, начатая еще в 1956 году специальной правительственной комиссией по письму Д.Мальсагова. Это еще раз подтверждает ту истину, что справедливость, хоть и не сразу, но возвращается.
«Комсомольское племя»,22 февраля 1990 г.