По материалам книги М.Катышевой «Уроки чеченского…»
Из отчета о поездке 1990 года
- Хайбах… Слово, похожее на вздох страдания.
У нас в республике оно ассоциируется с Куропатами и Хатынью. Но впервые громко это слово прозвучало лишь в прошлом году, когда некоторые республиканские и районные газеты опубликовали материалы своих корреспондентов об этом скорбном месте. А до сих пор это была запретная для обсуждения тема, как запретной была тема выселения вообще. Кому-то очень хотелось, чтобы все думали, будто ничего не было. И все делали вид, будто думают, что ничего не было.
Но ведь было, и это былое незабываемо, потому что оно не зажило, болит, кровоточит открытой раной и во втором, и в третьем поколении. Уж слишком жестоки были испытания, эхом отдались они от отца к сыну, от деда к внуку.
…Прибывший из Нальчика для специального рейса вертолет поднимает в небо небольшую группу, которой предстоит наконец-то снять табу с событий в Хайбахе. Здесь московский журналист, руководитель группы «Поиск» Советского комитета ветеранов войны, приглашенный в Чечено-Ингушетию оргкомитетом по восстановлению автономии Ингушетии Степан Савельевич Кашурко и сопровождающий его в поездке член оргкомитета Салим Ахильгов, корреспондент ТАСС Шарип Асуев, прокурор Урус-Мартановского района, под руководством которого ведется расследование этого страшного преступления, народный депутат ЧИАССР Руслан Цакаев, учитель из Гехи-Чу, проделавший огромную поисковую работу Саламат Гаев и непосредственный участник тех событий, бывший заместитель наркома юстиции и боец Грозненского истребительного батальона Дзияудин Габисович Мальсагов.
…Я приникаю к иллюминатору и узнаю места, по которым в октябре прошлого года мы ехали в Хайбах на траурный митинг, организованный неформальными движениями. Внизу среди лесистых склонов змеится дорога, по ней мчится кажущаяся сверху игрушечной машина: она везет людей из Рошни-Чу и Гехи-Чу – родственников безвинно погибших нашхоевцев и тех стариков, на долю которых выпала страшная миссия хоронить сожженных.
Мы пролетаем над скалистыми утесами и глубокими ущельями, и нигде не видно человеческого жилья, только изредка проплывают развалины старинной башни и жилого помещения рядом с ней… Имя этой прекрасной земли – Нашха. По преданию именно отсюда вышли вайнахи. Нашха – их колыбель. Ее горы формировали характер народа, выпестовывали его нравственные устои. Здесь рождались традиции, которыми восхищались просвещенные умы Европы и России. А сейчас здесь разрушенный мир. Когда чуть позже в разговоре с одним из стариков Степан Савельевич к слову спросит, а что же стало со скотом, с имуществом выселенных людей, Салим Ахильгов вмешается и резко скажет: «Самое дорогое имущество, которого мы лишились, это наши башни». И все поймут, что он имеет в виду не только каменные строения, но и те духовные башни народа, каковыми были его нравственные устои – высоты и крепости его духа.
Разрушенный мир. Огнем Хайбаха опаленная колыбель народа…
Когда люди вернулись из высылки, каждый год стал приходить сюда один человек. Он бродил по горам, осматривал развалины хуторов, беседовал с пастухами, расспрашивал случайных путников на дорогах, встречался с уроженцами здешних мест, живущими сейчас на равнине. И записывал, записывал, записывал… Он знал, что рано или поздно мир захочет узнать страшную правду. И боялся, что когда эта правда захочет вернуться к людям, живых ее свидетелей уже не будет. Поэтому он записывал, не жалея на это ни времени, ни сил. Много раз поднимался он – а это был поэт Ахмад Суклейманов – на каменный утес, о котором шла молва, будто он говорящий: позовешь кого-нибудь из предков, и он отзовется. Не предков он звал, а выкрикивал названия галанчожских сел и хуторов:
-Моцкара!
-Чармаха!
-Ялхара!
-Хайбахой!
Но не откликались они на его призыв…Сколько раз, бродя по этим склонам, вспоминал он стихи Магомеда Гадаева – поэта с судьбой драматической: «Как памятник безграничному горю стою я в этой пустынной Азии. И когда я вижу Тань-Шаньские горы, передо мной картины родного края предстают, где, как на трауре, раскачиваются сады и дикие леса…» (подстрочный перевод).
Дикие леса здесь и ныне – как на трауре.
К месту захоронения привел московского гостя Дзияудин Мальсагов. Начал – в который уже раз — свой горький рассказ. В своей жизни он повторял его и письменно, и устно. Писал и Сталину, и Хрущеву, давал интервью журналисту и выступал в прошлом году здесь на митинге… Но и сейчас он не может подавить волнения. Это понятно, потому что черный день 27 февраля 1944 года стал для его дальнейшей судьбы определяющим. Он не мог молчать о том, свидетелем чего стал тогда, и из-за этого пережил много несчастий. Когда жена Мальсагова Валентина Петровна рассказала об этих несчастьях одному высокопоставленному лицу в республике, тот ответил: «Он много писал, надо было молчать». «Я не мог молчать, — говорит Дзияудин Габисович.- У меня совесть болела перед народом».
…В тот день в Хайбахе – одном из четырех сборных пунктов, организованных при выселении в Галанчожском районе, — были собраны те, кого не смогли отправить вместе со всеми 23 февраля. В основном это были больные и престарелые люди. Со многими остались и вполне здоровые родственники. По мнению Д. Мальсагова, было человек 650-700. Их поместили в конюшне до того времени, пока не прибудет за ними транспорт. Так было сказано людям. Но ворота конюшни крепко заперли, и командовавший операцией комиссар госбезопасности 3-го ранга – человек со стеклянными глазами – Гвишиани приказал поджигать. Мальсагов и капитан Громов попытались воспрепятствовать злодеянию, но были обезоружены и под конвоем отправлены в Малхасты. Навсегда врезалась в память Дзияудину Габисовичу страшная картина: огромный костер, распоровший хмурое февральское небо, рухнувшие под напором обреченных людей ворота конюшни, крик Гвишиани «Огонь!», и гора трупов, закрывшая выход…
На обратном пути Мальсагов с Громовым нашли в Хайбахе развалины конюшни и людей, занятых адской работой: они извлекали останки своих сородичей из-под пепелища, чтобы предать их земле.
Рассказ Мальсагова продолжили подъехавшие на машине Эльберт Хамзатов, Ахмед Гамаргаев, Саид-Хасан Ампукаев, Мума Исаков. Именно они вместе с Жандаром Гаевым и другими выполняли эту работу. Рыли траншею. С опаской, днем и ночью. Самые молодые держали брезент над светильником, чтобы не увидели солдаты. Лица пришлось обвязать тряпками, потому что запах стоял невыносимый. На носилках переносили трупы из конюшни. Узнать никого не смогли, кроме стадесятилетнего Туты Гаева: он упал вниз лицом, его узнали по бороде. Но всех извлечь из-под обвала все-таки не смогли.
Вскрываются сейчас тайные захоронения, где прячутся следы преступлений сталинско-бериевских прислужников. «Белые пятна» истории заполняются чудовищными фактами. И каждый раз леденеет душа и бьется в уме вопрос: «Как? Почему такое стало возможным?» И каждый раз мы шепчем спасительную молитву: «Не приведи, Всевышний, чтобы такое когда-нибудь повторилось».
Вскрывается и эта давняя могила: в подтверждение устных свидетельств очевидцев нужны вещественные доказательства, чтобы можно было продолжить расследование и возбудить уголовное дело. Адам Газалоев, Ваха Эльгакаев, Баудин Карнаев, сын Эльберта Хамзатова Абуязид и другие берутся за лопаты. И глазам собравшихся открывается лицо страшного преступления.
…На горы опустилась ночь. Взволнованные и усталые люди стали устраиваться на ночлег. «Впервые за 46 лет я ложусь спать в родном селе», — говорит Хамзат Муртузалиев – уроженец Хайбаха. Символически прозвучали его слова.
х х х
Чрезвычайная комиссия, в которую вошли Степан Савельевич Кашурко (председатель), Дзияудин Мальсагов, Салим Ахильгов, Руслан Цакаев и Саламат Гаев, составили акт обследования места массового уничтожения жителей Галанчожского района в Хайбахе. В этом документе записано: «Комиссия считает установленным факт массового уничтожения людей путем сожжения и расстрела в Хайбахе и признает это геноцидом.
Призвать государственные и общественные организации и всех граждан оказывать всяческое содействие проводимому по указанному факту расследованию.
Необходимо в память о зверски замученных мирных жителях установить памятник».
Когда материал уже был готов к печати, стало известно, что Степан Савельевич Кашурко вместе с представителями оргкомитета по восстановлению автономии Ингушетии побывал в Тбилиси. Он встретился с родственниками командовавшего операцией в Хайбахе Гвишиани, дослужившегося до генерал-лейтенанта, и узнал следующее: после казни Берии Гвишиани был разжалован, умер он в 1966 году.
М.Катышева
«ГолосЧечено-Ингушетии»,
2 сентября 1990 г.
Из записной книжки. Экипаж вертолета поторапливал нас: летчики должны были успеть вернуться в Нальчик к назначенному времени. Эти ребята – Володя Кривошеев, Геннадий Шевченко, Сергей Зюльковский – сумели стать за этот день близкими нам людьми. Потому что свели нас с ними чрезвычайные обстоятельства. Такие же чрезвычайные обстоятельства свели их со многими другими жителями Чечено-Ингушетии: это было тогда, когда ребята прилетали на помощь веденским и ножай-юртовским селам, пострадавшим от оползней и снежных заносов. Действительно, мир тесен, и невелика наша земля. Сверху это особенно хорошо видно.
х х х
Прокурор Урус-Мартановского района Руслан Цакаев сказал, что будет принято решение об ответственности виновных, о возбуждении уголовного дела.
-Я собираюсь побывать в Тбилиси, — сказал Степан Савельевич Дзияудину Мальсагову.- Говорят, Гвишиани жив, персональный пенсионер. Что передать ему?
-Напомните обо мне, — ответил Мальсагов.
-А что ему пожелаете?
Дзияудин Габисович не задумываясь ответил:
-Смерти.
***
Лицо преступления
(история фотографии)
Эта фотография и сделанный с нее плакат уже обошли многие газеты республики. Начальник Дальневосточного краевого управления НКВД, комиссар госбезопасности 3-го ранга Гвишиани. Автор и исполнитель преступления в Хайбахе. Фотография взята из семейного альбома снохи Гвишиани, живущей в Тбилиси. История о том, как этот фотоснимок попал к нам, такова.
В августе 1990 года в Хайбахе работала чрезвычайная комиссия во главе с руководителем группы «Поиск» комитета ветеранов войны Степаном Савельевичем Кашурко. которая еще раз подтвердила факт геноцида и передала извлеченные из земли останки на экспертизу. Были записаны свидетельства очевидцев. Кто-то из присутствующих сказал, что Гвишиани вроде бы живет в Тбилиси. О том, что было дальше, Степан Савельевич Кашурко рассказал в интервью нашему корреспонденту:
-…Назавтра ( 23 августа 1990 года – авт.) мы уже мчались в Тбилиси. Где искать палача и его родственников, как найти к ним подход? Путь нам открыла записка, которую написал Иса Кодзоев Звиаду Гамсахурдиа – тогда его партия еще не была у власти, но набирала силу, а Кодзоев был знаком с ним прежде… Благодаря этому мы разыскали родственников Гвишиани. Встретились с женой его родного брата, вызвали ее на откровенный разговор.
Мы очень осторожно вели разговор. Своим спутникам Салиму Ахильгову и Исе Оздоеву я велел молчать, боясь, что Арцемида заподозрит неладное и не раскроется. Поддерживали беседу приставленные к нам Гамсахурдиа грузины, они нас «прикрывали». Мне очень хотелось посмотреть на облик человека, совершившего такое страшное злодеяние, я попросил альбом. А увидев это лицо, решил во что бы то ни стало эаиметь эту фотографию.
Облик соответствовал деяниям. Я дал знак ребятам: изымайте. Понимаю, что это нехорошо, а что поделаешь? Но фотография была так крепко вклеена в альбом, что они не смогли ее незаметно оторвать. Я боялся, что хозяйка заметит неладное, возмутится, поэтому сказал напрямую: «Уважаемая Арцемида, разрешите нам взять фотографию». И, представьте, она разрешила, позволила взять даже две: одна та, что была опубликована, а на другой он с братом – генерал-лейтенант с полковником.
Я спросил: а что же, его разве не преследовали, ведь он же натворил дел? Она ответила: «Ну как же, посадили на скамью подсудимых, еще расстреляли бы вместе с Берия – он ведь был очень влиятельным, был любимцем Берии, — но Клавдия Андреевна спасла его». Я думал, что это за Клавдия Андреевна? И как же она могла спасти Гвишиани? И сказать мне было неудобно, что не знаю, кто такая Клавдия Андреевна, ведь я же журналист, давно ведущий поиск героев… Ну, и стал спрашивать: «А как же она спасла его?». «Клавдия Андреевна такая волевая женщина… Вот так похлопает по коленке, позовет: «Леша, ко мне, Леша, сюда», так он на цыпочках идет: «Клавочка, что-что?» — «Леша, если только хоть один волос упадет с головы нашего свата, то тебе несдобровать!». Вот Леша и спас его, ходил по всем инстанциям», — рассказывает Арцемида. Я тогда говорю: «А что за Леша?». Она и отвечает: «Косыгин. Его дочь замужем за сыном Гвишиани».
Вот такой разговор у нас был. Интересно было узнать, как дальше складывалась жизнь этого палача. Она рассказала, что он был разжалован, очень переживал, но неплохо дожил свои годы, правда, был парализован. Спросил я, остался ли кто у него. Она ответила: «А как же, жена живет в Москве, сын в Москве. А вы разве его не знаете?» – спросила в свою очередь.
«Да нет, не приходилось… что-то не знаю», — говорю. «Как? Академик его сын. Да и внук такой же пошел. По имени деда назвали – Леша. А этот стал доктором физических наук…»
Слушал я ее и думал: тут он уничтожал людей, целые семьи оставлял осиротевшими, на них стояло клеймо врагов, выселенцев, им не давали хода. Им было не до того, чтобы становится академиками – лишь бы выжить, да вернуться в свой дом. А этот палач, его дети… Живут припеваючи и в ус себе не дуют, идут по накатанной дорожке, добиваясь успеха не благодаря уму и талантам, а связям.
В тяжелом состоянии возвращались мы из Тбилиси. По пути остановились у Идриса Базоркина. Он когда увидел фотографию, говорит: «Сейчас же поезжайте в Малгобек, там сегодня конференция «Нийсхо», расскажете людям, что узнали в Тбилиси». И вот мы в Малгобеке. В огромном дворце культуры масса народу. Нас встретили вопросами: «Ну что, нашли вы убийцу?» – люди-то успели узнать, куда мы поехали прямо из Хайбаха. «Нашли», — говорю. «Слово! Дайте ему слово!»- закричали в зале. Я говорю: «Нет-нет, потом, пусть очередные выступают». Я сказал так потому, что фотография маленькая – всего 6 на 9. Зал ее не увидит, надо успеть увеличить. Конференция пошла своим чередом. Я спросил, есть ли здесь художник. Сказали, есть — тот, который афиши рисует, но он выходной. Мчимся к нему, боюсь, что из-за выходного он откажется помочь, поэтому стал просить краски – решил сам рисовать. Но он, молодец, поехал с нами, Сорвали со стены какой-то плакат, календарь, кажется, и на обороте вдвоем стали рисовать. Парень этот молодец: глаза, улыбку эту паскудную точно скопировал. Я, правда, немножко утрировал: ляпал звезды, медали, погоны, как у генерал-лейтенанта. Мне уже через одного выступать надо было, сел я с этим плакатом в президиум и довершил его: написал слово «палач» фломастером и капли крови с него капают. Минут за тридцать мы этот портрет нарисовали.
Потом я стал выступать, рассказал о поездке. И в конце спрашиваю: «Хотите взглянуть на этого палача?» – «Хотим», — отозвался зал. Я развернул плакат, свернутый трубкой, и зал так и поднялся. Ярко так было видно это лицо, впечатление необыкновенное.
Вот так я почувствовал судьбу народа и решил найти этих убийц, палачей. Имя Гвишиани было только концом ниточки, потянув которую, надо было размотать весь клубок…
х х х
Из записной книжки. Экспертиза подтвердила выводы комиссии. Вот некоторые пункты сделанного специалистами заключения:
«…Представленные на исследование кости ( фрагменты) принадлежат скелету человека, лицу женского пола в возрасте примерно 18- 20 лет…Обнаруженные на фрагментах лобной кости, на фрагменте затылочной кости, на четырех фрагментах плоских костей свода черепа крошащиеся участки черного цвета являются следами воздействия пламени…
…Представленные на исследование кости черепа принадлежат скелету человека, лицу мужского пола в возрасте 18-20 лет… На фрагментах плоских костей свода черепа имеются следы воздействия пламени…
…Представленные на экспертизу…костные останки принадлежат скелетам двух лиц в возрасте 11-13 лет и 6-7 лет. На наружной поверхности… нижней челюсти выявлены следы воздействия высокой температуры…»
х х х
Те, кому посчастливилось избегнуть разыгравшейся в Хайбахе трагедии, вспоминали Амагова Керима – муллу, который, словно предвидя неладное, многих, желающих остаться, уговорил уйти с выселенцами. Сам он остался, чтобы до конца выполнить свой пастырский долг…
х х х
Среди погибших в Хайбахе были и жители этого хутора ( из списка, составленного Саламатом Гаевым и Ахмадом Сулеймановым): Гаев Тута – 110 лет, Гаева Сарий – его жена – 100 лет, Гаев Хату – 108 лет, Гаева Марем – его жена – 90 лет, Гаев Алаудди Хатуевич – 45 лет, Гаев Хасабек Хатуевич – 50 лет, жена Алаудди – Хеса – 30 лет. Родившиеся в ту ночь от этой женщины близнецы – Хасан и Хусейн.
Семья жителя этого аула Газоева Гезамахмы: жена – Зано – 55 лет, сын Мохдан – 17 лет, сын Бердан – 15 лет, сын Мохмад – 13 лет, дочь Тайхан – 14 лет, дочь Жарадат – 3 года, сын Бердаш – 12 лет.
Отец этого семейства Гезамахма умер уже в выселении.
( «Комсомольское племя» 24 августа 1989 г. «Кровавый пепел Хайбаха», перевел с чеченского Далхан Хожаев).