Вечер. Тихая улочка в рабочем посёлке. В одном из маленьких домиков на этой улице, течёт незаметная внешнему глазу, своя, размеренная жизнь. Здесь живёт мой друг детства, зовут его Эмиль-Хан, но мы-его друзья, зовём его коротким именем, для своего удобства- Эми!

У Эми старенькая мама и молодая жена, а ещё в доме Эми, живут две девочки — его племянницы.

Нам, друзьям Эми, очень нравится бывать в гостях друг у друга, что мы и делаем почти ежедневно. Наши посещения носят различный характер, то мы общаемся по делу, то отдыхаем вместе. Я хочу рассказать лишь об одном из вечеров, которых было тысячи…

Обычно, мы собираемся, если надолго — в смысле на ночь, то в пятницу вечером, после работы. У калитки дома, точнее, у ворот, нас никто не встречает — этот этап у нас давно пройден. Мы ходим к друг- другу, как к себе домой, спокойно и уверено, с сознанием того, что мы здесь желанны, и нас здесь всегда ждут. Если идём к Эми, и действие происходит летом, то идём от ворот, прямо под огромный навес, в глубине которого и кухня, и поднар — (тахта) для стариков, и стол для угощения. Если осенью или зимой, то, как сейчас, прямо в дом. Вот и сейчас, сразу у входа, где мы снимаем обувь, уже чувствуется, пахнет чем-то вкусным. И вправду, из кухни выглядывает, с сияющим лицом, жена Эми, — Зоя, и приветливо улыбаясь, машет

перепачканной в муке рукой: «Проходи, они уже там!» Я заглядываю к ней в небольшую кухоньку, втягивая носом запах.

— О, моя сестра, если бы не ты, кто бы пришёл к этому непутёвому человеку, — шучу я, — только из-за этого запаха можно было придти сюда, не только на ногах, но и приползти ползком на животе, как бы далёко не было! Слушай, как это у тебя получается, я твою подругу, вот уже, сколько лет хочу научить, ну ни бум-бум, клянусь тебе!

Зоя, прекрасно понимает шутки, но всё-таки ей приятен мой комплимент, но она не принимает, даже в шутку, слова по поводу моей жены и своей подруги.

— Не говори, не говори, — протестует она, смеясь, — ты меня этим не купишь, я знаю, что моя сестра не хуже меня готовит, а будешь много говорить, заложу тебя ей, и тогда твой чай будет холодным!

— Ну, ты меня извини, — парирую, — я и не знал, что у вас такая крепкая дружба.

Я прохожу в покои к маме Эми. В полутёмной комнате, прислонившись к подушке, дремлет

Халист. Несмотря на почтенный возраст, она держится молодцом, — скорее почувствовав, что кто- то вошёл, она плохо видит — Хали приподнимается, чтоб сойти с поднара и поприветствовать меня, я стремительно шагаю к ней и, приобняв, не давая ей встать мне навстречу, сажусь рядом. Она сразу узнаёт меня и у нас завязывается разговор. Халист, как и

все чеченки её возраста, прожила очень трудную жизнь — после революционные двадцатые, тридцатые, сороковые — но ни лишения, ни годы не тронули, не изменили её характера, её отношения к людям. Сама из старинного благородного рода, она попала в знатную в Чечне семью и сумела привить своим детям — трём сыновьям, и дочери — лучшие традиции обеих

семей. Халист необычайно скора на руку, когда в доме гости, и ничего страшного, даже, если девочек или снохи нет дома, пока расскажешь ей о своих делах, о родителях, на столе уже дымит чай, горкой возвышаются горячие в масле чIепалгаш, (лепешки с творогом) печь которые

она большая мастерица.

С Халист всегда интересно беседовать, никогда от неё не услышишь, ни о проблемах её, ни о плохом здоровье, ни о чём-либо ещё, что застанет тебя врасплох. Предметом наших разговоров, в большей части, конечно же, является её сын и мой друг Эми. Вот и сейчас, у нас завязывается оживленная беседа: она обожает разговоры со мной, у нас видно это обоюдное, я тоже, очень и очень люблю с ней говорить. Халист подробно расспрашивает обо всех домашних, которых всех хорошо знает, о моих делах; и как всегда, наш разговор незаметно

переходит на моего друга, о котором я, просто обожаю с ней говорить. «Оцу жIаьло хIумма, а

дийца ма ца дуьйцу соьга», (Этот пёс, ничего мне не рассказывает) — шутливо жалуется она на сына. Я тут же с ходу, незаметно пожав ей руку, начинаю придумывать и громко рассказывать

небылицы, в надежде, что мой зычный голос услышат в другой, соседней комнате. Халист радуется и смеётся моей затее, как ребёнок, особенно, когда я начинаю рассказывать о повышенном внимании, которое Эми оказывает родственникам жены. В самый разгар моей фантазии, он тут же появляется сзади меня.

— Да-а-а, — протягивает он, уловив последнюю фразу, — ты его больше слушай, он тебе такого нараскажет,- давай пошли, нечего старым людям лапшу вешать на уши! — тащит он меня за собой.

— В общем, ты, Халист, всё сама понимаешь,- заключаю я, изображая яростное сопротивление,

— правда, она глаза колет! Иначе, зачем ему меня выгонять! Халист смеётся нам вслед. Мы проходим в небольшой зал, на стене висит гитара, на которой он большой мастер играть, на стенах картины в золоченых рамах, в углу приосанился рояль.

Посреди комнаты, приземистый восточный прямоугольный столик, на одном конце которого

большие шахматы; к стене прижался старый уютный диван, рядом два кресла и маленькие — под стать столу, несколько стульев. Я на них никогда не сажусь, за то Эми обожает. На столе, на всю площадь, лист стекла, под ним фотографии, и наиболее удачные рисунки Эми. Эми, по

образованию физик-математик, но никогда этим не занимался, сразу после окончания

университета, организовал ансамбль и всерьёз увлёкся музыкой. Сейчас в комнате сидят двое из наших постоянных друзей и азартно играют в нарды, огромная двухстворчатая игральная

доска с восточным орнаментом, лежит у них на коленях. Это Андарбек и Адлан. В комнате пахнет хорошими сигаретами. В распахнутом настёжь окне, выходящем в сад, видно третьего нашего друга — Амади, он крутится вокруг жаровни, где на одном конце большое пламя, из- под которого он выгребает угли для шашлыка. Каждый занят своим делом. Зоя готовит на

кухне, Эми сервирует стол: расставляет бокалы, салатные тарелки, ножи, вилки, я ему помогаю. Потихоньку начинает темнеть. На столе, в лучах двухсотсвечёвой лампы, искрится

хрусталь, играет ненавязчиво музыка, в открытое окно влетает дразнящий запах шашлыка.

Эми, вот уже который раз, спрашивает Амади: «Амади, ты молился?» Амади — изящный красивый памятоевец, потомок славного атагинского Шаги Шовхала, степенно поднимает руку к глазам и, прищуриваясь от едкого дыма, посмотрев на часы, отвечает: «Время ещё не

настало, рано ещё!»

Эми сам не молится, но молящихся людей уважает. Когда Халист организовывает мовлид,

(Поминовение Мухамеда пророка с.а.с.) Эми преобразовывается, надевает фуражку или шапку, смотря по погоде, и сразу, став необыкновенно серьёзным — несмотря на юморной характер, до конца доводит церемонию. Вообще-то, нужно сказать, что дом Эми обожает гостей, умеет и любит принимать их. У него всегда уютно и весело. Вот и сейчас, — заботливый

хозяин, он старается управляться везде, позаботится обо всём и всех. Расставив посуду, он справляется у жены, когда она будет готова, Зоя живо откликается, что за ней не стоит дело, она готова хоть сейчас подавать. Распорядок у нас такой, после сытного ужина, мы очищаем стол, оставив на краю стола легкую закуску, бутылку водки «Столичной»: только, что из

холодильника, чеченский фирменный коньяк «Илли» и пару толстенных хрустальных пепельниц. И расписываем пульку — то есть: играем всю ночь в карты — преферанс. Эми снова, в который уж раз, за этот вечер, спрашивает меня,- настало ли время для молитвы? Я смотрю

на часы — ещё вроде бы рано! Эми озабоченно высовывается в окно и пристально смотрит на небо, как бы выискивая там, что то и затем, озабоченно обращается к Амади:

— Амади, вроде звёзды уже видно, не пора ли помолиться, ламаз карахь дуй хьан?! (Ты омовение сделал?)

Да, сейчас я зайду, — отвечает Амади, мельком взглянув на небо.

Для ясности картины, хочу пояснить некоторые тонкости, для тех, кто не понимает ситуации.

Дело в том, что Амади не пьёт алкоголь, пока не совершит последнюю пятую молитву, а пить без него — своего лучшего члена, компания не будет — не тот кайф, и поэтому, у не молящихся, но неравнодушных к выпивке его друзей, такой повышенный интерес к молитве

Амади. Наконец, Амади, передав священнодействие у жаровни с шашлыком соседскому мальчишке, призванному специально по этому поводу, направляется в комнаты. Пока он идёт, Эми, чтоб, не дай Бог, не было какой-нибудь непредвиденной задержки: стелет коврик, выравнивает направление, Андарбек и Адлан убирают водку с одного края на другой, чтоб они

не были на пути молитвы Амади, словом, суетятся вокруг Амади, как индусы возле священной коровы.

Начало молитвы Амади, совпадает с торжественным вносом на огромном блюде дымящихся жижиг — галнаш; блюдо устанавливается прямо посреди нашего игрального столика. Стулья расставлены, столик придвинут к дивану, чтобы сидящие там, могли без помех дотянуться. Всё,

вроде бы, готово, к началу пиршества. При одном только виде, такого стола, слюнки сами по себе начинают течь. Ребята, оставив нарды, и быстренько помыв руки, присели к столу, я тоже, занял своё место, остались Амади и Эми. Рассаживаясь по удобнее и не отрывая глаз от роскошного, источающего аромат блюда, оживлённые гости, вполголоса, чтоб не помешать

Амади сосредоточиться в молитве, сыплют слова похвалы в адрес Зои.

Эми, наконец — таки приступает к вожделённому моменту, начинает потихоньку разливать в небольшие

хрустальные стаканы, стенки которых моментально покрываются бисеринками влаги от холодной водки. Он, не протягивая руки с водкой через стол, а как хорошо вышколенный официант, аккуратно обходит его, поочерёдно наполняя стаканы. От стола идёт сказочный аромат: чесночная подлива по – ингушски: — тертый картофель, черный перец и соль в

наваристом мясном бульоне, сводят с ума. Ребра жирной баранины, варенные большими кусками по- Итумкалински, истекают сочными янтарными каплями на изящные маленькие галушки из крутого теста. В узбекских касушках застыл бульон, подернувшись нежной молочной плёнкой. Эми, с бутылкой Столичной в руке, не торопясь, заканчивает разливать. Вот дошла очередь до стакана Амади. В комнате стоит благоговейная тишина, прерываемая негромким шепотом, произносимой Амади молитвы… «АллахIу акбар, АллахIу акбар, лиман

хьамида…»

Эми, дойдя до стакана Амади, останавливается и, переведя взгляд с пустого стакана на молящегося Амади, улучив секунду, почтительно спрашивает:

— Амади, хьуна кад буьззина буттий?! (Амади, тебе полную?)

Амади, завершающий молитву и читающий уже (доа)- просьбу к Аллаху, уткнувшись в

поднятые на уровень лица сведённые ладони, медленно, поворачивает голову к столу, секунду глядит на Эми отрешённым взглядом, между тем, как губы его продолжают шептать

слова молитвы и, поняв, о чём его спрашивают… Опустив веки, утвердительно кивает

головой…