В 12 часов ночи сильный стук в дверь разбудил меня и детей. Ворвались вооруженные русские военные и потребовали в течение 20 минут собраться и выйти на улицу. При этом они кричали, что расстреляют меня и детей, если я посмею не подчиниться. Мне в то время было 26 лет. Только успев одеть во что попало детей и захватить кое-что из их одежды и то, что было приготовлено на ужин, я выбежала с детьми на улицу. Оттуда нас погнали на железнодорожный вокзал. Я не знала, что происходит, а на мои просьбы оставить меня дома до возвращения мужа слышались ругань и угрозы.

Мой муж с трудом отыскал нас в одном из вагонов для скота товарного поезда готового к отправке. Увидев, что в паспорте мужа записано, что он кумык по национальности, ему сказали, что ему позволяется забрать семью и остаться, а всех чеченцев приказано выслать. Я и моя свекровь были чеченками. Конечно, муж мог бы остаться дома вместе с семьей, если бы захотел, но он категорически отказался от этого и отправился вместе с остальными в ссылку.

Самый страшный кошмар ждал депортируемых впереди. Через несколько дней пути, в насквозь продуваемыми зимними ветрами так называемых вагонах, замерзшим и голодным людям стали раздавать в ведрах какую-то жижу желтого цвета, называя это кашей. У всех, кто съел эту смесь, начались кишечные колики и боли, поднялась температура. На крики остановить поезд, для того, чтобы люди смогли сойти с вагонов по нужде, конвоиры отвечали выстрелами в воздух. Особенно трудно было старикам и детям. Чеченцам по своей натуре очень чистоплотным, особенно в вопросах личной гигиены, было невыносимо терпеть этот кошмар. Они, как могли, пытались скрыть от окружающих свое состояние, но это им не удавалось. Наконец, состав остановился.

Люди повыскакивали из вагонов, но дальше 3-х метров им запретили отходить. Конвоиры откровенно издевались над несчастными. Буквально через пять минут раздался гудок паровоза, и людей, еще не оправивших нужду, стали загонять обратно в вагоны. Поезд тронулся. Люди бежали, хватались кто за ручки вагонов, кто за протягиваемые руки, но не все успели влезть в вагоны. Оставшихся расстреливали. Они так и остались лежать прошитые автоматными очередями на железнодорожной насыпи.

Был такой жуткий крик – люди словно обезумели. Никто не ожидал такого зверства. Люди мучились от болей в кишечниках, кто-то, не выдержав, умирал. Началась эпидемия брюшного тифа. В вагоне, где находились мы, умирали по несколько человек в день. На остановках конвоиры едва успевали выкидывать из вагонов тела умерших. Их не давали не только хоронить, но даже засыпать снегом.

Сшив вместе несколько одеял, соорудили что-то наподобие ширмы, чтобы разделить по разные стороны женщин и мужчин. В углу вагона отвели место для туалета, сделав в полу дыру и повесив занавеску. Но некоторые молодые женщины, девушки и туда стеснялись ходить даже по малой нужде, несмотря на то, что были на женской половине. Две девушки умерли в страшных муках от разрыва мочевого пузыря. Мой муж в конце пути тоже заболел тифом, но остался жив, благодаря Всевышнему и тому, что по месту прибытия, в бараке ему смогли оказать хоть какую-то помощь.

В пути следования моя мать и ее брат, заболевшие тифом находились в беспамятстве и, конвоирами, несмотря на мольбы родственников, были выброшены из вагона в снег. Их заметили чабаны-казахи и отвезли на санях в медпункт. Мама выжила, но брат умер. Она не знала, когда его увезли и похоронили. Лишь придя в себя, поняла, что брата нет. С огромным трудом ей удалось разыскать своих близких, после многодневного следования по маршруту ушедшего состава.

По прибытии на место людей распределили по баракам, сараям, заброшенным фермам. Были установлены жесткие требования ко всем чеченцам от мала до велика. Взрослые должны были ежедневно, а позже раз в неделю, отмечаться в комендатуре. Из населенного пункта, где живешь, нельзя было отлучаться на расстояние более 3 км. Нарушившего приговаривали к 25 годам тюрьмы, но несмотря на это, чеченцы умудрялись навещать друг друга и знали все о своих родственниках.

Моя свекровь, так и не оправившись от пережитого (у нее еще в поезде отнялись ноги), умерла в 1948 году. Мой свекор был репрессирован в конце 30-х годов и отбывал срок в Каменках и Соловках. В 1949 году он освободился. Ему, как кумыку по национальности, разрешили вернуться домой, в Грозный, но он, отвергнув этот вариант и заявив «доброжелателям», что он готов делить с чеченским народом и сегодняшнее горе и, если будет на то воля Всевышнего – радость, отправился в Казахстан искать свою семью.

Когда он разыскал нас, мы его с трудом узнали. От некогда стройного и красивого мужчины не осталось и следа. Совершенно седой, исхудавший, с сильно опухшими от многократного и длительного пребывания в карцере с нечистотами по колено ногами, пальцы рук не сгибались. Во время пыток их зажимали между железной дверью и косяком. Свекор был юристом по образованию и, узнав в подробностях все, что произошло с чеченцами, написал гневное письмо Сталину, в котором были следующие слова: «Ты – несчастный сын гуталинщика, возомнивший себя Наполеоном. По какому праву ты расправился столь коварным образом с целым народом? Кто дал тебе на это право?» Это письмо, как и происходило в то время, возвратилось обратно «для рассмотрения и принятия мер по существу». И меры были незамедлительно приняты. Свекор был вызван в районный НКВД и избит начальником. Мой муж, узнав куда вызвали его отца, побежал туда и, увидев, что отца бьют, отшвырнув начальника, ударил его. Неизвестно чем бы закончилась эта потасовка, если бы их не разняли заскочившие в кабинет люди, с некоторым сочувствием относившиеся к чеченцам. На протяжении долгих лет, несмотря на угрозы местных карательных органов, мои муж и свекор не переставали обращаться во всевозможные инстанции, включая руководителей дружественных к СССР стран, с требованием возвращения народа на родину и восстановления справедливости. Многие и многие люди делали то же самое. И возможно, это также явилось одной из причин нашего возвращения домой.

Чеченцам жилось в депортации очень нелегко, как в моральном, так и в материальном отношении. Трудоустроиться было сложно, Мой муж, имевший высшее техническое образование, нигде не смог найти работу. Я как могла, пыталась поддержать семью, то шитьем, то штукатурными работами, но для семьи в 8 человек это катастрофически не хватало. Там, в Казахстане, я родила еще двух дочерей. А потом меня начал мучить ревматизм и стало еще труднее.

Село Мерке Джамбульской области, где мы жили, было многонациональным. Большинство из ссыльных попали туда или по причине раскулачивания, или «неблагонадежности», или по чьему-то навету. Там были греки, евреи, немцы, балкарцы, карачаевцы, чеченцы, ингуши, украинцы, русские, азербайджанцы, армяне, турки и т. д. В нашем бараке, через стенку, жили три женщины-немки. Эти женщины очень нам сочувствовали и всегда старались хоть чем-то угостить детей. Они часто пекли оладьи и обязательно зазывали к себе детей и угощали ими. Эти женщины просто светились добротой. Однажды дочка, придя с улицы, принесла с собой какой-то сверток и сказала, что ей его дала какая-то женщина и, ничего не сказав, ушла. Когда я развернула его, то увидела большой кусок печени, приготовленный с добавлением всех приправ. Позже мы узнали, что эта женщина была еврейкой. Как она туда попала, мы не знали, но она оказалась очень добрым и щедрым человеком и часто протягивала детям через забор то продукты, то что-то из одежды.

Через дорогу от нас жила семья Панкратовых. Однажды, когда наступил очередной Новый год, к нам пришла их дочь Наташа и пригласила моих детей, а также и других, которые проживали на нашей улице к себе, сказав, что зовет ее мама. Оказывается, их семья устроила для детей большой праздник с елкой, Дедом Морозом и подарками. Дети были счастливы. И в дальнейшем эти праздники повторялись из года в год пока мы не уехали домой. Была женщина азербайджанка, которая выходила на улицу и несла на голове большую чашку с только что выпеченными лепешками и раздавала их, отрывая куски всем, кто встречался на ее пути, будь то взрослые или дети. Были и такие конечно, кто относился к чеченцам с ненавистью.

В 1959 году мы вернулись на Родину. И здесь отношение к нам было разное. С трудом удавалось вернуть дома. Об имуществе и говорить не пришлось. Ничего не вернули. Единственный народ, который был рад нашему возвращению домой, были таты (горские евреи). Они не только были рады, но и, сохранив имущество своих соседей чеченцев, полностью вернули его. Спустя 4 года после нашего возвращения мой муж умер.

Сейчас мне 87 лет, и в этом возрасте я опять нахожусь в изгнании…

Баку, Азербайджан.

Читать больше здесь: https://www.amazon.nl/dp/B0B1NQYK4P