* * *
Тревожная осень 1999 года. Через пять лет после первой русско-чеченской войны тучи вновь сгустились над Грозным. Город, в котором я родилась и выросла, опять в напряженном ожидании. Снова приближается война. Кто-то, кому есть куда уехать и кому позволяет хоть какое-то материальное положение, спешно покидает город. Таких — большинство. Кто-то, за неимением ни того, ни другого, готовится, как и зимой с 1994 на 1995 год, протянуть до весны. Таких – мало. И те, и другие, как и в первую войну, надеются в глубине души, что война закончится, не успев, как следует и начаться. И те, и другие не знают, что их ожидает впереди. И это угнетает, как и сама обстановка в ставшем фронтовом городе.
Самой беззащитной частью населения оказались старые немощные люди. Преимущественно русские. Или, как принято их называть на моей многонациональной родине, людей европейско-славянских кровей – «нечеченцев», русскоязычных. Чеченцы и ингуши никогда не бросают своих стариков и детей. Все, у кого была финансовая возможность, постарались как можно быстрее выехать из объятой войной республики. А у кого были такие возможности? Несколько лет – ни зарплаты, ни пенсий, ни пособий. Правительство не создавало никаких условий для того, чтобы мирное население могло спокойно выехать из республики. Не были предоставлены теплые дома или достойные пособия для жизни. Многие, выехав из республики и переночевав на скамейках в парках или на вокзалах, наголодавшись и попав в неприятности, возвращались под бомбы, так как просто не были просто приняты в других регионах. Но на отношениях между соседями это, однако, никак не отражалось. Люди по мере возможности помогали друг другу и жили мирно, как и до войны. Когда на православную христианскую Пасху все дети в нашем квартале ели куличи и яйца, а на мусульманскую уразу-байрам ходили по дворам, набивая сумки разными конфетами и сладостями. Так же весело и вместе справляли и Новый год.
Я вспоминала тяготы и лишения, которые, пришлось испытать еще в ту войну мне и членам моей семьи, оказавшись в роли беженцев. Поэтому мы до последнего оттягивали свое бегство из города. 21 октября 1999 года подвергся обстрелу ракетами с мощным поражающим воздействием район центрального рынка, что повлекло за собой огромное количество жертв и разрушений. После этого тянуть с отъездом мы не стали. Попрощались с остававшимися соседями, которые в силу различных обстоятельств не пожелали уезжать. Собрали свои нехитрые пожитки и покинули город, с надеждой на скорое возвращение. Я снова уезжала из моего любимого города, а в голове назойливо звучал, откуда не возьмись, чарующий голос Кобзона. Вновь и вновь проносились в его исполнении слова «не нужен нам берег турецкий и Африка мне не нужна» из известной песни Матвея Блантера и Михаила Исаковского. В ней есть еще и такие слова: «Летят перелетные птицы, а я не хочу улетать». Я тоже не хотела никуда улетать и уезжать из своего дома в родном Грозном. Но наступившая суровая действительность вынуждала меня это сделать, как и других, так как в наши дома вновь постучалась подлая война. И сделала нас вынужденными переселенцами.
Мы не стали далеко уезжать и обосновались в одной из станиц в Ингушетии. Сняли там квартиру. Раздобыли старенький телевизор, у которого проводили, можно сказать, все время. Не пропускали на разных каналах ни один выпуск новостей, где только и говорили о событиях в Чечне и в Грозном. Переживали за оставшихся там соседей, о судьбе которых неизвестно было ничего. Беспокоились о доме. Молили Всевышнего, чтобы он уцелел.
* * *
В начале марта, когда люди стали понемногу заезжать в Грозный, я тоже решилась съездить и посмотреть, есть ли нам куда возвращаться. Села на автовокзале в соседней станице на маршрутку, в которой ехали такие же беженцы, как и я. Конечно, страшно волновалась. Предстояла встреча с любимым городом и родным домом. Какими я увижу их? Что стало с моими соседями? Живы ли они? Неужели разрушенными окажутся здания и дома, более-менее уцелевшие после первой войны? Сохранились ли дома на нашей улице в частном секторе? Эти и другие вопросы волновали меня, и я задавала их себе всю дорогу, пока мы ехали. Мои раздумья часто прерывали военные на блокпостах, которые снова и снова проверяли у нас документы.
Наконец-то, после долгой тряски и многочисленных остановок для проверок, наша старая маршрутка подъехала к северной окраине города. Грозный встретил нас пасмурной и хмурой погодой. Небо над городом заволокло черными тучами. Где-то горели нефтяные месторождения. В спертом воздухе повис отвратительный и мерзкий запах, к которому примешивался еще и запах пороха. Мне казалось, что я еще в первую чеченскую войну привыкла к развалинам и разрушениям. Но открывшийся при въезде в город вид, поверг меня и пассажиров маршрутки, которые ехали со мной, в шок. Нашему взору предстала совершенно жуткая и сюрреалистическая картина, словно это апокалипсис. Куда ни кинь взгляд – везде груды руин на месте бывших домов, пустые глазницы окон в уцелевших стенах домов. Каким-то чудом сохранившиеся многочисленные печные кирпичные дымоходы, одиноко и гордо торчащие посреди развалин домов. Дороги завалены грязью и ветками деревьев, осколками и гильзами разного калибра. По наезженной колее изредка проезжала бронетехника, поднимая облака желтой удушливой пыли. Через каждые 300-500 метров забаррикадировавшиеся блокпосты и грязные военнослужащие с почерневшими неизвестно от чего лицами. Я невольно вспомнила кадры документальной кинохроники о Сталинградской битве во время Великой Отечественной войны 1941-1945 годов. Многие картинки совпадали один в один.
Сердце отчаянно колотилось в груди. Я чувствовала, как кровь бьет у меня в висках. Мне вдруг захотелось плакать. На глазах выступила влага, и к горлу подкатил ком. Усилием воли я сдержала себя, чтобы не пустить слезу, и начала шептать молитвы. Это помогло. К моменту прибытия «Газели» к месту назначения в районе автобазы, я уже взяла себя в руки.
Здесь по обе стороны тротуара расположились два ряда торгующих, которые тянутся до самой больницы скорой медицинской помощи. Продают все подряд: и хозяйственные товары (как новые, так и бывшие в пользовании), и продукты питания. Бросилось в глаза большое количество продаваемой разнообразной тушенки в жестяных банках. Это своеобразная «валюта» федералов, которой они рассчитываются с местным населением при натуральном обмене, то есть совершают бартерные операции. «Раз есть базарчик (пусть и стихийно возникший) – значит, жизнь продолжается», — подумала я. И воодушевленная этим умозаключением, направилась пешочком в путь по направлению к своему дому.
Идти мне минут 30 в сторону армянского магазина по дороге на старый аэропорт. А идти страшно. Часто приходится переходить с одной стороны улицы на другую, петлять. То там, то здесь поваленные деревья, которые также приходится обходить. На улицах ни одной души. Тишина, которая лишь изредка нарушается ревом проезжающей недалеко военной техники. Так или иначе, но через час я добралась до скособочившихся и пробитых осколками ворот своего дома. Дом, счастье-то какое, стоял. Прохудившаяся крыша, кое-где потрескавшиеся стены, выбитые рамы не в счет. Это можно сделать, отремонтировать. Главное – стены дома стоят. Довольная и счастливая я нашла место, где можно было присесть с дороги, передохнула. Потом побродила по дому, по двору, совершив своего рода инспекцию. Осмотрев их, направилась к неказистому дому соседей, расположенному на участке, примыкающему к нашему. Забор из шифера с калиткой был повален. Везде валялись осколки кирпича, черепицы и шифера. Сам домик оказался полуразрушенным. Черепицу с двухскатной крыши раскидало по всему двору. Саманные стены покосились. Я подумала, что навряд ли в этом домике сейчас кто-то живет. На всякий случай пару раз окликнула соседей, но никто не отозвался.
В этом доме до войны проживали мать с дочерью. Матери — бабе Даше было лет за 80. Старая, больная женщина, она еще не утратила здравый рассудок, твердую память и способность самостоятельно передвигаться, хотя и не без труда. Ее единственная дочь Надя тоже немолодая. Ей 60 лет с небольшим. В таком пожилом возрасте она выглядит, как ребенок: маленькая, худенькая, морщинистая, с бледной и сухой кожей. Телосложение у Нади пропорциональное, однако, пропорции эти соответствуют детским. При рождении, по рассказам бабы Даши, Надя имела нормальные весоростовые показатели. В младенческом возрасте, когда ей было 3-4 годика, Надя, заболела. Болезнь ее проявилась в задержке физического развития и роста. По этим показателям Надя стала значительно отставать от сверстников. При этом интеллект у Нади развит превосходно и полностью сохранен. Язык не поворачивался ни у меня, ни у других соседей называть ее тетей Надей, поэтому все и обращались к ней просто — Надя. У матери с дочерью не осталось в нашем городе других родственников. Обе получали пенсию, на эти небольшие деньги и жили. Славились своей чистоплотностью и аккуратностью во всем. Мы очень дружили. У нас даже калитка была в заборе на границе между нашими участками. Чтобы не через улицу попадать друг к другу. Они часто помогали мне присмотреть за единственной дочерью, и я в них души не чаяла. Считала их своими близкими людьми. Так же трепетно относились ко мне и баба Даша с Надей.
Между тем, услышав мои крики, прибежала Раиса, соседка, которая живет напротив нас через дорогу. Мы кинулись на шею друг другу, стали обниматься, причитать. Раиса со старым отцом и инвалидом-братом никуда не уезжала из Грозного ни в первую войну, ни в этот раз. У нас с ними тоже сложились добрососедские доверительные отношения. Выплеснув эмоции и придя в себя, Раиса тут же, впопыхах, поведала мне вкратце такую историю про бабу Дашу и Надю.
В очередной ночной минометный обстрел нашего квартала, один из снарядов попал в дом бабы Даши. В это время у нее находилась знакомая одинокая старушка с соседней улицы, которая временно перешла жить к бабе Даше. На этом настояли Надя и сама баба Даша. Вместе было как-то надежнее и спокойней пережить все эти ужасы войны, обрушившиеся на них. Да и зимними вечерами было с кем поговорить по душам, находя в этом успокоение. От осколков разорвавшегося под окном снаряда старушка погибла на месте. Раненой в ногу оказалась Надя. Баба Даша, по случайному и счастливому стечению обстоятельств, оказалась целой и невредимой. Но от испуга потеряла всякую способность передвигаться и не понимала, что происходит.
Оставаться ночью в доме с выбитыми окнами было нельзя. Они могли просто замерзнуть. Маленькая Надя, превозмогая боль, перевязала в потемках первой попавшей под руку тряпкой свою кровоточащую рану. Волоком на одеяле, при лунном свете, прилагая неимоверные усилия, дотащила она ничего не соображающую мать через всю улицу к дому Раисы. Стала звать на помощь. Услышав крики о помощи, Раиса, вместе с вышедшими на помощь отцом и братом, занесла к себе обессилевших мать и дочь.
Утром Раиса сходила в комендатуру и сообщила им о случившемся ночью. Приехавшие сотрудники МЧС забрали похоронить погибшую старушку. Затем приехали снова и эвакуировали неизвестно куда раненую в ногу Надю. Баба Даша до сих пор находится у Раисы. О судьбе Нади ничего неизвестно, хотя прошло уже 4 месяца, как ее увезли. Ни в комендатуре, ни в МЧС не могут установить ее местонахождение. На все запросы комендатуры в органы здравоохранения соседних республик, краев, областей приходят одинаковые ответы, что разыскиваемая Маслова Надежда Алексеевна в списках больных подведомственных им медицинских учреждений не значится.
— Я уже, как на работу, через день хожу в комендатуру, — закончила свой рассказ Раиса.
— А что баба Даша? — спросила я.
— Убивается баба Даша, ослабла вовсе, говорит, хочет увидеть свою дочечку перед смертью… Жалко мне ее, поэтому и бегаю в комендатуру, чтобы узнать судьбу Нади. Впрочем, чего это мы стоим здесь? Пошли в дом, там увидишь и бабу Дашу. Она, бедолага, обрадуется тебе, — сказала Раиса и мы перешли улицу и направились к ее дому.
Баба Даша полулежала на стареньком диване, заботливо укутанная пледом. К дивану была приставлена табуретка, на которой соседствовали стакан с водой, какие-то пузырьки, много разных таблеток и детская черно-белая фотография Нади в необычной настольной картонной рамке. С фотографии на нас смотрела беззаботная улыбающаяся девочка с огромным бантом на затылке. Лицо бабы Даши заметно осунулось за эти несколько месяцев, как мы не виделись. Те физические и моральные страдания, которые ей пришлось испытать не прошли бесследно, наложили свой неизгладимый след.
— Узнаешь гостью? — спросила Раиса бабу Дашу.
Та прищурилась, приложила полусогнутую ладонь руки к голове и долго разглядывала меня. Я стояла, не шелохнувшись и впялившись в нее взглядом. Тень улыбки пробежала у нее на лице. Она прикрыла глаза, радостно протянула руки ко мне и, когда я подошла к ней, крепко прижала меня и не отпускала долго. А потом, слегка отстранившись от меня, заглянула мне в глаза и тихо спросила:
— Ася, родная, ты нигде не видела мою Надюшу..?
* * *
Мне надо было успеть на последнюю маршрутку, которая уезжала обратно в Ингушетию. Цель моей поездки была достигнута. Я узнала о состоянии своего дома, который, к счастью, сохранился. Слава Всевышнему, моей семье есть куда возвращаться. Нам повезло. Успела я также вдоволь наговориться с Раисой и бабой Дашей. Я уже была в курсе всех тех суровых испытаний, которые выпали на долю моих соседей в прошедшую военную зиму. Голод, холод, постоянные артиллерийские и минометные обстрелы, а порой и бомбежки. Отсутствие воды, света, газа. Долгие зимние вечера, когда не знаешь, доживешь ли ты до утра. И бесконечное ожидание того дня, когда все вокруг успокоится, прекратится стрельба, убийства. Несмотря ни на что, эти люди выжили и достойны самого глубокого уважения и человеческого сострадания. Об этом и многом другом, связанном с войной, думала я всю дорогу, пока ехала к своим.
Через две недели после той первой поездки в город, я еще раз по делам съездила в Грозный. Заходила и к соседям. Баба Даша все еще находилась на попечении Раисы. От Нади по-прежнему не было никаких вестей. Установить ее местонахождение не удавалось. Бедная баба Даша наивно спрашивала меня, не слышала ли я что-либо о ее дочери.
Не в силах видеть ее страдания, я обещала бабе Даше, во что бы то ни стало найти Надю и привезти ее. Это была, конечно, ложь Луки. Но сделала я это, чтобы хоть как-то, хоть на какое-то время утешить ее. Приехать в следующий раз я предполагала не скоро. Может, к этому времени Надя и найдется. А если нет — тогда что-нибудь придумаю, чтобы оправдаться перед бабой Дашей.
Моей попутчицей, когда я возвращалась из Грозного, оказалась моя старая знакомая. Мы сели на соседние места и проговорили всю дорогу. Темы были разные. Рассказала я своей знакомой и о бабе Даше с Надей. И она спросила:
— А в Серноводской больнице они смотрели?
Я ответила:
— Навряд ли… Считается, что ее вывезли за пределы республики…
— Я точно знаю, что там лечились раненые жители Грозного, эвакуированные во время боев…
— Ну, тогда завтра же я поеду туда и проверю, — сказала я.
На второй же день, я с пересадками добралась до Сунженской районной больницы, которая находится на западе Чечни, рядом с Ингушетией, в селе Серноводское. У первой же встретившейся женщины в белом халате я спросила:
— Есть ли у вас на лечении русскоязычные женщины из Грозного..?
Та осмотрела меня с ног до головы и недоверчиво произнесла:
— Есть… А тебе зачем?
— Надо, значит, если спрашиваю.
— А кого ты ищешь?
— Маслову Надежду…
— Не знаю такую. Зайди в приемное отделение, спроси там, — и показала куда идти.
В приемном отделении на этот час не оказалось никого, кроме санитарки, которая мыла полы. Она велела мне подождать в коридоре, пока она не закончит. Ждать я не стала и направилась к стоящей неподалеку и оживленно беседующей группе женщин, по виду пациенток больницы. Они также были озадачены моим вопросом. Последовало много встречных вопросов. Их интересовало, почему это я — чеченка, ищу русскую женщину. Кем она мне доводится? С какой целью, зачем, для чего я ее ищу? Но у меня не было никакого желания объяснять что-либо этим любопытным варварам. Я демонстративно отвернулась от них и последовала дальше. Вслед мне донеслось:
— Загляни в палату № 6.
Через минуту-другую я оказалась у открытой настежь двери с прикрепленной металлической цифрой 6, откуда доносилась русская речь. Я тихонько постучала и робко вошла в небольшую палату, где стоял свой специфический лекарственный запах. Две женщины лежали, а еще три сидели на кроватях. Вид у больных был жалкий. Осунувшиеся лица с типичным для больницы желтым цветом и глаза, в которых при внимательном их рассмотрении можно было увидеть все те страдания, которые им приходится испытывать. Я переводила взгляд с одной женщины на другую, а они вопрошающе уставились на меня. Нади среди них не было.
— Здравствуйте. Я ищу Маслову Надежду. Вы не знаете ее случайно?
Женщины переглянулись удивленно, и показали на пустую, не убранную койку:
— Знаем. Вот ее кровать.
— Где она?! – воскликнула я и почувствовала, как кровь хлынула к моим вискам.
— А ты присядь на ее койку, вот сюда. Она щас придет.
— Где она?! – мне не терпелось увидеть Надю…
— Она во дворе помогает прачкам развесить белье после стирки, щас придет, присядь.
Видимо, любопытство раздирало больных палаты № 6, и велико было их желание послушать меня. Я же горела желанием, как можно скорее увидеть Надю и убедиться, что это именно она. Мне не составило большого труда найти место, где неподалеку две-три женщины развешивали свежее стираное белье. Я сразу со спины узнала маленькую детскую фигурку Нади, в огромных, как лыжи, тапках на тоненьких обнаженных ножках.
Сложно передать всю гамму чувств, которые охватили меня в тот момент. Я громко закричала:
— Надя!
Все три женщины обернулись и застыли на месте. Надя или не узнала меня, или, узнав, не могла поверить, что это я. Воцарилась неловкая пауза, которая, казалось, длилась целую вечность. Тогда я снова, уже тихо, выпалила:
— Надя, я это, я… Ася… Ну, что ты? — и распростерла руки, готовая заключить ее в свои крепкие объятия.
Я никогда бы не подумала, что из этого крохотного существа может вырваться такой громкий неестественный крик, в котором одновременно перемешались и ужасная боль, и беспросветное отчаяние, и безграничная радость. Десяток метров, что разделял нас, был преодолен Надей в одно мгновение, несмотря на хромоту, оставшуюся после ее ранения. И она повисла у меня на шее, беззвучно рыдая и всхлипывая.
— Ну, все, все. Хватит, будет тебе.., — долго успокаивала я Надю, поглаживая ее по худенькой спинке.
Надя вдруг резко отстранилась от меня и, снизу вверх глядя на меня заплаканными глазами и всхлипывая, тихо спросила:
— Ася… А моя мама живая?
— Живая, живая… Она и прислала меня за тобой, велела без тебя не возвращаться, — улыбнулась я и подмигнула ей.
Пока Надя собирала все свое жалкое скарбишко, я удовлетворяла любопытство соседок Нади по палате. Весть о том, что приехали за Надей, молниеносно разлетелась по больнице. В палату прибежали также несколько медсестер и санитарок. Мне было не до их разговоров, и я попросила ускорить нам выписку. Она носила формальный характер и много времени не заняла. Мы с Надей вышли из ворот больницы, в которой она провела четыре с лишним месяца, чтобы на попутных машинах добраться до нашей съемной квартиры.
До самой глубокой ночи проговорили мы с Надей в ту ночь. Я рассказала ей о своих поездках в город, о том, что я увидела там. Надя слушала меня, затаив дыхание, и не перебивала. Конечно, рассказ произвел на нее сильное впечатление. После недолгой паузы, она задумчиво спросила:
— Ася, а что будет дальше..?
Я не знала ответа на этот вопрос, поэтому произнесла:
— Понятия не имею. Остается только уповать на Всевышнего…
Затем Надя поведала о своих злоключениях с момента, как ее, раненую, эвакуировали из Грозного. Вспоминали о соседях, о довоенной мирной жизни. Тогда мы и предположить не могли, что совсем скоро на себе придется испытать все ужасы и тяготы войны, которая тогда казалась чем-то немыслимым и невозможным.
Я планировала отвезти Надю в город через неделю, а то и дней через десять. Хотела, чтобы Надя немного отошла от пережитого, набралась сил. Кроме того, надеялась, что к этому времени в городе будет спокойнее и не так страшно, как в первые две мои поездки. Но Надя и думать об этом не захотела. Слезно стала просить и умолять отвезти ее в город к матери. И вынудила меня таки уступить ее мольбам. Я знала, что Надя не сможет покрывать большие расстояния самостоятельно. Вспомнила, что у соседей есть складная детская коляска, которую они приспособили для перевозки воды в канистрах и флягах. Коляска может пригодиться для перевозки Нади, когда она будет уставать. Да и ручную поклажу удобно будет на ней везти. Соседи пошли мне навстречу и одолжили эту коляску на время. Договорилась также со знакомым, что он отвезет нас до автовокзала в соседней станице.
Утром следующего дня, мы заняли места в маршрутке, которая следовала в Грозный. Людей было мало, поэтому стояли долго, ждали, пока не наберется достаточное количество пассажиров, следующих в город. Кто-то сказал:
— Сегодня же выборы. Ходят слухи, что город сегодня будет закрыт для въезда всякого автотранспорта.
— А я и не подумал об этом. Тогда и ехать не стоит. Нас могут развернуть, — произнес водитель маршрутки.
— Если развернут, ты вернешься, а нам позарез нужно добраться до города, — вступила в разговор немолодая женщина.
Обсудив ситуацию, решили все-таки ехать. Оставалось еще два-три свободных места. Водитель не трогался, пока все места не окажутся занятыми. Воспользовавшись моментом, я решила выйти с маршрутки и купить на дорогу бутылку воды. Поймав на себе тревожный взгляд Нади, я сказала ей:
— Ты посиди пока… Я быстренько…
Вернувшись к своей маршрутке, я застала такую картину. Ревущая Надя в истерике забилась в угол и диким ором кричала:
— Асяяя, Асяяя!!! Не бросай меня!!! Пожалуйста! Асяяя!!!
Около нее хлопотали пассажиры, всячески успокаивали ее:
— Да вот же она, твоя Ася! Чего это ты сразу в панику?
— Надя, ты что?! Как я могла тебя бросить?! Найти тебя и забрать с больницы, чтобы потом бросить?! Ты в своем уме?! А, ну-ка, прекрати немедленно! — обняла я Надю и прижала к себе.
Все, находящие в маршрутке, заулыбались. Инцидент был исчерпан. Прошло еще немного времени и мы, наконец-то тронулись в путь, не зная, что нас ждет впереди.
Последние полгода были для Нади чужой жизнью, прожитой чужим человеком. В этой жизни, да и в ней самой, не было ничего связующего с тем, что было раньше, и с тем, что должно быть после… Она сама не понимала, как получилось прожить чужую жизнь. И вот, ей казалось, чужой человек сегодня умер. А освободившийся прежний, ликуя, возвращался обратно домой. Ей неведомо было, что она рано похоронила этого чужого человека, в шкуре которого ей еще придется побыть, прежде чем она доберется до своей матери.
Поехали мы не по привычному для всех маршруту по автотрассе Ростов – Баку, ставшей прифронтовой дорогой. На ней было сосредоточено много блокпостов, на которых проезжающий автотранспорт и пассажиры с присущим военному времени пристрастием подвергались тщательному досмотру. В Грозный мы решили заехать с северной стороны. Там блокпостов было немного, да и времени это могло бы занять меньше. Расстояние до пос. Горагорский мы преодолели за час и на выезде из него уперлись в блокпост военных, на котором собралось много машин и людей. До города оставалось ехать еще один час. Выяснилось, что город действительно закрыт в связи проводимыми в этот день выборами Президента России, о чем нас и предупреждали в начале поездки. Въезд автотранспорта категорически запрещен. Людям, желавшим попасть в Грозный, ничего не оставалось, как разворачиваться и возвращаться обратно туда, откуда они приехали. Никакие уговоры и объяснения на военных не действовали. На Надю, которая видела все это и слышала, больно было смотреть. Крупные слезы катились по ее худым щекам. Пассажиры маршрутки, на которой мы приехали, тоже засобиралась ехать обратно. Я попросила нашего водителя подождать пару минут и обратилась к одному из старших военных. Вкратце и сбивчиво поведала ему историю Нади, умоляя его помочь воссоединиться матери и дочке. К моему удивлению военный внимательно выслушал меня, подошел к маршрутке и, заглянув внутрь, сказал Наде, как отрезал:
— На выход с вещами!
Высадив нас с Надей, машина, на которой мы приехали, тут же развернулась и уехала вместе с пассажирами. А мы в сторонке стали ждать дальнейшего развития событий. К блокпосту подъезжали все новые и новые машины. Опять сбивчивые объяснения военных, опять недовольные возгласы водителей и пассажиров прибывших автомобилей. Одни уезжали обратно, другие только подъезжали, и все возвращалось на круги своя. Так продолжалось довольно долго. И мы стали волноваться. А вдруг про нас и вовсе забыли. Наконец-то к нам подошел «наш» военный с водителем одной из машин примерно лет тридцати и торопливо объяснил:
— Только из-за вас я решил эту легковушку пропустить. Быстренько погружайтесь и поезжайте! Он довезет вас до места назначения.
— Счастливо… Привет мамаше, — улыбнулся он нам весело и приложил руку к виску, отдавая нам честь.
«И все-таки мир не без добрых людей. В этом жестоком мире войн, зависти и злости очень важно оставаться человеком и помогать тому, кто в этой помощи нуждается», — думала я про себя, удобно расположившись с Надей на заднем сиденье старенькой «шестерки». Рядом с водителем сидела молодая женщина.
В начале пути ехали молча. Дорога была пустынной. За окном мелькали бескрайние неухоженные поля и холмы, над которыми плыли серые облака тумана. Мы встретились с водителем взглядами в зеркале заднего вида, и он спросил:
— А вам, куда ехать в городе то?
— Нам нужно в район старого аэропорта, — ответила я.
— Вообще-то, нам с женой надо в поселок, который находится по дороге, не доезжая 5-6 километров до окраины города. Но раз обещал, я, конечно, довезу вас до места назначения.
— Мы будем признательны…
— Скоро будем проезжать село. Там на обочине стоят люди и продают бензин в банках. Вы меня заправьте только. Пару банок… Ладно? Сами понимаете, денег катастрофически не хватает.
Речь шла о десятилитровых стеклянных банках. Еще до начала военной компании стационарные автозаправочные станции в республике прекратили по существу свою деятельность. Торговля бензином перешла постепенно в руки частных мелких торговцев. Они стояли в каждом населенном пункте, на каждых больших перекрестках, выстроив вдоль дороги целые ряды банок с самодельным бензином, получившим в народе название «конденсат». Это смесь продуктов переработки нефти, которые вытекают повсюду из проложенных вдоль и поперек по чеченской земле трубопроводов. Она скапливается под поверхностью земли, образуя огромное подземное море, которое временами переливается из одного района в другой. Сразу же после первой чеченской войны во дворах по всему городу и близлежащих селах во множестве появились мини-скважины или колодцы по добыче нефти, а также мини-заводы по переработке нефти. Большинство из них не прекращало свою деятельность и в ходе второй чеченской компании. Разумеется, российские военные, имея свою долю за обеспечение «крыши», помогали им в производстве и реализации бензина на месте, а также в контрабандном вывозе бензина за пределы республики. Стоило только подъехать к стеклянным банкам на обочине автодороги, как их хозяева подбегали к тебе и самостоятельно заливали нужное количество литров.
Чего греха таить, у меня лишних денег тоже не было. Только на обратную дорогу. И так перебивались, как могли. Дошло до того, что из-за нехватки денег я обещала хозяйке квартиры, которую я арендовала у нее, произвести натуральную оплату мягкой мебелью. Туда входили раздвижные диван и два кресла. Я их купила незадолго до начала второй военной компании. И вот, не успев толком и попользоваться новой мебелью, я вынуждена буду отдать ее в виде полугодовой платы за наемное жилье. Впоследствии, я так и сделала. Но прежде пришлось обивать пороги военной комендатуры Грозного, чтобы оформить разрешение на вывоз мебели. Надя, видимо, почувствовала мое замешательство и, толкнув меня в бок, подмигнула. Полезла к себе за пазуху и, как фокусница, достала откуда-то смятую денежную банкноту. Как потом выяснилось, эту купюру ей наспех сунула в руки соседка Раиса в тот день, когда Надю эвакуировали из Грозного. Она все время берегла эти небольшие деньги на черный день. И вот этот день наступил, когда они пригодились. В пригороде Грозного мы остановились у стеклянных банок с самопальным бензином. Залили две десятилитровые банки. Я приспустила стекло и рассчиталась, не выходя из машины, и мы продолжили наш путь.
Дорога по-прежнему была пустынной. Ни одна машина нам не встречалась! Не только гражданских, но и военных машин не было. Наша одинокая «шестерка», пользуясь отсутствием на дороге какого-либо транспорта, ехала как ей удобно: то по правой стороне дороги, то по — левой. Все в легковушке молчали, и каждый думал о своем, тревожно вглядываясь вперед. С правой стороны на обочине дороги показался скособочившийся железобетонный столбик с простреленным и изрядно помятым указательным дорожным знаком. Покореженная табличка с названием населенного пункта, написанного черными буквами на белом фоне, указывала, что мы въезжаем в город Грозный. Надя нетерпеливо заерзала. Впереди, на въезде в город, замаячили какие-то нагромождения. Это был блокпост. Он представлял собой сложенные по окружности в два-три ряда мощные фундаментные бетонные блоки. С множеством амбразур для наблюдения и стрельбы. Обычно мы привыкли видеть на блокпостах заторы из машин, военных, обвешанных оружием. А тут, кроме зарытого в землю танка и двух БМП, никого не было. Даже военных. Наш водитель не стал подъезжать вплотную к блокпосту и притормозил.
— Не понятно что-то, — произнес он и вышел из автомобиля. Он переминался с ноги на ногу, не зная, что делать. Стояла зловещая тишина. Но так продолжалось не долго. Видимо, за нами наблюдали. Послышалась громкая команда:
— Выйти всем с машины!
Нам ничего не оставалось сделать, как только подчиниться команде.
— Руки на затылок! Отойти от машины на два шага в сторону! Стоять! Не двигаться! Стреляем без предупреждения! — посыпался на нас град новых зычных команд.
Убедившись, что пассажиры машины не представляют для них опасности, внимание военных переключилось на водителя. Для него прозвучала команда:
— Пять шагов вперед!
Затем последовали уже команды для нас, пассажиров:
— Повернуться спиной! Руки на затылке!
Мы услышали приближающиеся шаги вышедших из укрытия военных, какую-то возню, глухие стуки, сопровождаемые выкриками:
— Ноги! Ноги, я сказал!
Это они с водителем обращались так бесцеремонно. Судя по звукам, его для острастки несколько раз ударили между лопаток. Затем наша машина была подвергнута тщательному досмотру. Сняли заднее сиденье и спинку, вытащили с багажника все его содержимое вместе с запасным колесом. Привели маленькую шуструю собачку на длинном поводке с длинными обвислыми ушами и короткими ножками. Она стала энергично принюхиваться везде, виляя своим скрюченным коротким хвостиком. Пока собачка с кинологом выполняли свою привычную работу, внимание военных переключилось на нас, дрожащих от страха трех женщин. Нам разрешили опустить руки. На маленькую, щупленькую Надю смотреть было больно. Глазами, наполненными ужасом, она тупо смотрела себе под ноги. Нас спрашивали о цели поездки в такой день, когда город закрыт в связи с проводимыми выборами. Я вкратце, насколько это возможно в данной ситуации, рассказала историю Нади. Рассказала, каким образом мы с ней оказались в этой машине. Военные, похоже, никуда не торопились. Они выслушали меня, не перебивая. В ходе разговора мы оказались лицом к блокпосту. Наш водитель стоял с широко раздвинутыми ногами и вытянутыми вверх руками лицом к стене из серых фундаментных блоков.
— Машина в город не поедет, — был приговор военных. – А вы — как хотите. Или возвращайтесь обратно, или продолжайте путь пешком, — сказали они, обращаясь ко мне.
Конечно, о том, чтобы возвращаться обратно не могло быть и речи. Я собрала наши с Надей нехитрые пожитки, выброшенные военнослужащими из машины в ходе ее досмотра. Погрузила их на переоборудованную детскую коляску. Попрощалась со спутницей водителя, который все в той же позе продолжал стоять под прицелом автомата одного из федералов. Поравнявшись с ним, я выразила водителю слова благодарности на чеченском языке. Не поворачиваясь, он попытался что-то сказать мне, но на него обрушился отборный мат военных и крики:
— Мол-чать..! Мать твою за ногу..! Кому говорят?!
А двое из них подскочили и изо всех сил стали избивать водителя прикладами. Еще один военный бесцеремонно заорал на нас, не стесняясь в выражениях:
— Так! Проходим, проходим..! Кому говорю?! И не оборачиваемся..! Пошли..!
Я ничего не могла сделать в данной ситуации. Могла только усугубить все. Единственно правильным решением было скорее ретироваться с блокпоста. Толкая впереди коляску, мы с ошалевшей от страха Надей, начали свой не близкий путь.
Идти предстояло километров двенадцать, а то и больше. Конечно, при иных обстоятельствах я смогла бы преодолеть это расстояние за два-три часа. Но со мной идет Надя с не совсем еще излечившейся ногой. Если мы дойдем до наступления темноты – будет хорошо. В нашем распоряжении было целых 4 часа времени.
Дней двадцать назад я уже проезжала по этой дороге. Та поездка произвела на меня жуткое впечатление. Но тогда эти страшные картинки мелькали, как в слайд-шоу, одна за другой. Сегодня же предстояло пройти этот маршрут метр за метром пешком.
Низкое серое небо навалилось на замерший город, над которым повисла гнетущая тишина. Дорога — единственная артерия, соединяющая центр города с его северной частью, представляла собой страшное зрелище. Повсюду на дороге снесенные снарядами фонарные столбы, поваленные стволы и ветви деревьев, местами вздыбленный асфальт. Это последствия частых артиллерийских и минометных обстрелов. Везде грязь, нанесенная танками, другой бронетехникой, военными КАМАЗами и МАЗами. Валяются крупные и мелкие гильзы. И по этой дороге петляет змейкой колея, по которой и передвигается вся военная техника, все живое. Съедешь с колеи – можешь подорваться на чем угодно. Разумеется, мы с Надей идем тоже по колее.
— Ася, а почему они не отпустили водителя? — спросила Надя, словно угадав мои мысли. Я тоже шла и тревожно думала о судьбе супружеской пары, которую мы только что оставили на блокпосту.
— Не знаю.
— Они его расстреляют?
— Не знаю.
— А что они сделают со спутницей водителя?
— Что ты ко мне пристала? Я не ясновидящая. Замолчи! – не выдержала я и заорала на Надю. Я и сама искала ответы на эти вопросы и не находила их. Больше вслух вопросов не последовало, хотя каждая из нас продолжала со страхом думать о произошедшем у нас на глазах насилии, и о дальнейшей судьбе наших недавних спутников. Довольно долго мы шли молча. Я впереди с коляской, а чуть сзади Надя. Через некоторое время я оглянулась и с тревогой заметила, что она заметно отстала. Ее худое морщинистое лицо покраснело и покрылось испариной. Чувствовалось, что каждый шаг дается ей с трудом, припадая на одну ногу. А ведь мы не прошли еще и тысячу метров. «Этого еще не хватало», — подумала я и спросила на ходу:
— Надя, что с тобой?
— Ася, я не могу идти. Давай отдохнем.
— Только не долго. Мы еще и десятой доли пути не прошли, — сказала я в ответ и остановилась. Усадила Надю на коляску, а сама пристроилась напротив нее на сложенных осколках кирпича прямо посередине накатанной колеи. Не успели мы сделать привал, как сзади нас по той же дороге, что недавно прошли и мы, показались два БМП. Они ехали на довольно приличной скорости. Бронированные машины были густо облеплены хорошо экипированными и вооруженными военнослужащими. Пришлось на свой страх и риск переместиться на заваленную всяким хламом обочину, где, казалось, мы могли в любую минуту взлететь на воздух. Не снижая скорости, БМП поравнялись с нами. Промелькнули черные лица военных. У многих из них стволы автоматов были направлены на нас. Проехав еще немного, боевые машины остановились. С них попрыгали военнослужащие. У меня бешено заколотилось сердце. Испуганная Надя переводила взгляд с БМП на меня и обратно. Громко смеясь и переговариваясь между собой, солдаты стали справлять нужду прямо на дороге, не гнушаясь нашим присутствием недалеко. Закончив свое дело, военные не торопились уезжать и оживленно что-то обсуждали. Некоторые что-то кричали в нашем направлении и махали руками, как бы приглашая продолжить путь с ними. Тревога не покидала меня. Наконец-то солдаты залезли обратно на бронь. Машины взревели, выпустив черные клубы выхлопного дыма, и рванули вперед.
Нам тоже необходимо было трогаться. Не зря ведь предание гласит, что дорогу осилит пешком идущий. Отдохнув еще немного, мы встали и заковыляли дальше, толкая впереди коляску с нашими вещами. Я — впереди. Надя — за мною след в след. Шли молча. Картина по обе стороны дороги представала удручающая. Куда не кинь взгляд — повсюду следы прошедшей войны. И никаких признаков жизни. В то же время меня не покидало чувство, что за нами следят, что мы на мушке у кого-то замаскированного и поэтому невидимого. Что-то подсказывало мне, что нас ведут под прицелом, передавая друг другу, с самого начала нашего пути, когда мы покинули блокпост на въезде в город. Стоило только этому «кому-то» слегка нажать указательным пальцем на курок — и все. Хорошо, если это произойдет быстро… Сначала это чувство доставляло мне всепоглощающий и липкий страх. Тут же вспомнились и слова из песни времен гражданской войны, которую мы разучивали в школе: «…если смерти — то мгновенной, если раны — небольшой…». Попытки успокоить себя, вроде как, «все будет хорошо, ничего не случится» — не помогали. Потому, что такие увещевания — это ложь. А правда состояла в том, что случиться могло что угодно. И нужно было принять это, как есть. Как бы там не было, мне все равно когда-то придется умереть. Смерть неизбежна в любом случае. Ею заканчивается каждая человеческая жизнь со 100-процентной вероятностью. Я реально оценила ситуацию: не факт, что произойдет то, чего я так опасаюсь. Если это случится, то так тому и быть. Я верила в предопределение. А смысл этой веры заключался в моей глубокой убежденности в том, что все происходящее во Вселенной, будь то хорошее или плохое, совершаемое человеком или животным, происходящее в природе или в обществе, — все происходит только по воле Аллаха, согласно предначертанной Им судьбе, о которой Он ведал еще до сотворения Вселенной. Я покорно приму, как неизбежность, предопределенное Всевышним и буду уповать на Него. Это с одной стороны. Но, с другой стороны, по рассказам моей покойной бабушки, я знала, что взывания и мольбы к Всевышнему могут изменить происходящее. Если даже мои мольбы останутся не отвеченными в этом мире, и я не получу то, о чем просила Всевышнего, мои молитвы не останутся произнесенными понапрасну. Они запишутся в книгу деяний как благие, за которые я получу награду в мире вечном или уберегусь от несчастья. В любом случае молитва – это беспроигрышное благо для верующего, так как приносит благо, даже если остается не отвеченной в этой жизни. Ход этих беспорядочных мыслей позволил мне в какой-то мере избавиться от страха. И я, продолжая идти, стала долго и истово молиться. Я вспоминала и усердно читала про себя все известные мне суры и аяты из Корана, которым меня когда-то научила бабушка. Просила Аллаха дать нам сил и терпения беспрепятственно преодолеть оставшееся расстояние до конечного пункта нашего, полного опасностей, маршрута.
Мои смиренные взывания и молитвы окончательно избавили меня от страха и помогли вернуться в реальность. Оглянувшись назад, я обнаружила, что Надя снова отстала. Я остановилась и стала ждать, пока она догонит меня. Надя шла тяжело, все больше припадая на раненую ногу. Чувствовалось, что каждый шаг дается ей с трудом.
Я подождала, пока Надя догонит меня. Выгрузив сумки с коляски, я молча водрузила на нее Надю, не обращая внимания на ее гневные возражения. Легкие пару сумок поставила на колени Наде, остальные рядом с ней сзади и по бокам.
— Ася, ну, Ася… Мне же неудобно, — не унималась Надя, продолжая жалобно причитать.
— Надя, хватит, перестань немедленно, — снова прикрикнула я на нее. – Пойми, таким темпом мы до утра не дойдем до дома. И неизвестно, что с нами случится ночью. Нас могут подстрелить, как куропаток, на подступах к первому же блокпосту.
— Давай попросим солдат, чтобы они нас подвезли попутно…
— Ты что, Надя?! И не думай об этом! – закричала я на нее, — нас могут убить и выкинуть. И никто ничего не будет знать! Ищи — свищи ветра в поле…
Большие, широко раскрытые и полные слез глаза Нади пристально смотрели на меня. В них перемешались страх, боль, надежда и благодарность. Горячая волна жалости к ней, такой маленькой и беспомощной, вдруг окатила меня. Я подошла к ней, обняла ее маленькую хрупкую фигурку, похлопала слегка по спинке:
— Успокойся, родная. Мне не тяжело будет. Я же не на себе тебя понесу. Скоро, совсем скоро уже будем дома.
Толкая сзади коляску с усаженной на нее Надей, мы продолжили свой нелегкий путь. Двигались мы теперь довольно быстро и строго по колее, проложенной на дороге автомобилями. Переоборудованная под перевозку фляг с водой коляска оказалась очень кстати для нашего довольно жуткого путешествия по безмолвному городу. Вдали показался блокпост. Я замедлила ход, но преодолевая страх, продолжала двигаться вперед. Обитатели блокпоста, похоже, спрятались в укрытие и наблюдали за нами, пытаясь получше разглядеть нас. Не решаясь подойти к блокпосту поближе, я стала рядом с коляской, достала белый платок и стала им отчаянно махать. В воздухе повисла гнетущая тишина. Наконец-то из укрытия появились трое военных с автоматами наперевес и подозвали нас. Проверив паспорта, нам задали несколько вопросов: откуда, куда, к кому, почему сегодня. Военных интересовало все, до подробностей. Пришлось в очередной раз обстоятельно рассказать о наших мытарствах. И только после этого нам позволили продолжить путь.
Чем ближе мы подходили к центру города, тем чаще на нашем пути оказывались блокпосты. Но, похоже, они теперь все были предупреждены по рации о нашем приближающемся «экипаже». Поэтому нас особо уже и не задерживали. А некоторые блокпосты мы проезжали со своей коляской без остановки. Половина пути была успешно преодолена.
До дома оставалось все меньше и меньше.
Одно из передних двух колес нашего транспортного средства стало вдруг издавать какие-то скрипучие, неприятные на слух, звуки. А через некоторое время, не выдержав, очевидно, чрезмерных динамических и ударных нагрузок, и в очередной раз, наскочив на препятствие, колесо стало выделывать, так называемые, «восьмерки». Это, когда часть обода отклоняется от плоскости вращения, при котором эта часть обода описывает траекторию в виде восьмерки вокруг центральной оси вращения. В детстве у меня были сначала трехколесный, а потом и двухколесный велосипеды. И я знала, что такое «восьмерка» у колеса. В нашем случае дефект выражался в биениях и вилянии колеса на ходу. Надя беспокойно стала озираться назад, чувствуя что-то неладное. Пришлось сделать вынужденную остановку. Удобно расположившаяся Надя не без моей помощи слезла с коляски. Я предприняла отчаянные попытки снять деформированное колесо, чтобы хоть немного отрихтовать его. Но без гаечного ключа ничего не получалось. Открутить голыми руками контргайку, которая в паре с основной гайкой фиксировала на оси колесо, я не смогла. Мы только потеряли много времени. Воспользовавшись вынужденной остановкой, мы с Надей подкрепились тем, что у нас было взято в дорогу, запили водой. И снова тронулись в путь, загрузив в коляску наши вещички. На этот раз Надя заковыляла рядом со мной. Вот только неизвестно было, как долго она сможет передвигаться самостоятельно.
Мы прошли еще один довольно длинный участок дороги. А надо было, пока светло, пройти как можно больше. Надя, слегка прихрамывая, маленькими шажками мужественно семенила рядом со мной. Но колесо на коляске постепенно пришло в окончательную негодность и заблокировалось. Я попыталась толкать коляску на трех колесах или на двух, подняв ее на дыбы, но это ноу-хау ни к чему не привело. От трехколесной коляски пришлось отказаться и просто выкинуть ее. Нашу ручную кладь, а это несколько больших и маленьких сумок и пакетов с нужными и ненужными вещами, пришлось перебрать, избавиться от некоторых ненужных вещей. Хорошо, я везла с собой в сложенном виде полипропиленовую челночную сумку, к которой в народе почему-то приклеилось, название «мечта оккупанта». На обратной дороге я собиралась взять кое-что из домашнего скарба. Мы с Надей уложили все наши вещи в эту клетчатую хозяйственную сумку с усиленными прочными ручками. Перспектива закинуть сумку на плечо позволяла мне менять нагрузку, и давала возможность отдохнуть рукам. Кроме сумки, мы собрали еще и полиэтиленовый пакет с мелкими вещами. На все это у нас ушло минут 20 — 25. Я взяла довольно увесистую сумку на плечо, Надя схватила пакет, и мы продолжили наш путь.
Моя спутница не поспевала за мной. Поэтому мне приходилось притормаживать свой ход и идти не спеша. Иногда я останавливалась, чтобы Надя могла меня догнать. Лицо ее по-прежнему было покрыто испариной, Чувствовалось, что каждый метр ей дается уже с трудом. В конце концов, она в изнеможении села на ствол поваленного дерева. Сзади нас вдали в клубах пыли показался бронетранспортер, летящий на большой скорости. Надя вскочила со ствола дерева и отчаянно замахала руками. Я тут же подлетела к ней и вернула ее на место. Поравнявшись с нами, БТР замедлил ход, но к счастью останавливаться не стал. Я еще раз отчитала Надю:
— Ишь ты какая! Прокатиться ей, видишь ли, захотелось на БТР с пьяными солдатами!
— ?
— Пожалуйста. Скатертью дорога. Поезжай с ними. Может, и довезут тебя до дома. Я с ними – ни ногой. Делай, что хочешь, — выпалила я и тут же поймала себя на мысли, что мне безумно страшно будет, если Надя согласится уехать одна.
— Ася, никуда я без тебя не поеду… Но я не могу уже идти…
— Ничего. Я на спине донесу тебя, если что, — сказала я, как отрезала.
Между тем уже начало смеркаться. Подул легкий ветерок. Надо было идти. И мы снова продолжили наш нелегкий путь. Ветер дул нам прямо в спину и с каждой минутой все усиливался. Погода в этот день и так была серой и сумрачной. А тут еще и небо заволокло пеленой свинцовых и низких облаков. Мы чувствовали холод, которого сначала не было. Подгоняемые ветром, мы дошли до большого перекрестка. Еще один крупный блокпост. Снова, ставшая уже привычной, процедура его прохождения. Идти нам оставалось еще километра полтора-два. Мы свернули на дорогу, ведущую в старый аэропорт. Недалеко от него и наш квартал. Дорога была с небольшим уклоном, и идти, казалось бы, должно чуть легче. Но здесь вовсе отсутствовала накатанная колея. Дорога завалена, ветками, осколками, разным мусором, тут и там воронки от разрыва мин и снарядов. Наше путешествие превратилось в сплошное преодоление препятствий. Ко всему прочему наступила полная тьма, и разразился настоящий ураган. Ветер свистел и выл. Деревья в лесополосе слева по над дорогой клонились к земле, будто защищаясь от участи быть вырванными с корнями. Все вокруг словно гремело и стонало под завыванье ветра. Холод, усиливаемый порывами ветра, все больше окутывал нас. Изредка черноту неба вспарывали ракеты и освещали местность. Мы на ощупь передвигались в этой кромешной тьме, держась за руки, и петляя по дороге. В довершение ко всему Надя взвизгнула не своим голосом и рухнула на месте. Оказывается, она ударилась раненой ногой о какой-то острый предмет. Что делать? Мы подождали, пока у Нади не стихнет и не притупится боль на ноге. А потом… Потом мне ничего другого не оставалось, как взвалить скулящую и протестующую Надю на спину, сумку с вещами — на плечо, и продолжить наш полный опасностей и неожиданностей путь. Часто приходилось останавливаться, чтобы передохнуть, переложить сумку с одного плеча на другое.
Вдруг, я вспомнила, что перед мостом, где нам предстояло повернуть направо в сторону нашего квартала расположен еще один, последний уже на нашем пути блокпост. Всякое передвижение по городу с наступлением сумерек запрещено. Действует комендантский час. Заметив приближающуюся к блокпосту тень, нас могут просто расстрелять в упор, приняв нас за подрывников. Но ничего другого не оставалось, как, переборов страх, продолжать свой путь. Тут, как говорится, либо пан, либо пропал. Ураган не стихал и продолжал неистовствовать. Обжигающий холод стал пробирать нас до костей. Окоченели руки и ноги. А останавливаться нельзя. При свете очередной ракеты, выпущенной в небо, мы увидели приближающиеся мрачные очертания блокпоста. Сердце отчаянно колотилось в груди. Это было сущим адом. Я чувствовала, как кровь бьет в висках, слышала собственное дыхание. Все происходило, как в каком-то волшебном и загадочном сне. С Надей на спине я дошла, исступленно молясь, до блокпоста, повернула в нужную нам сторону и (о чудо!) постепенно стала удаляться от него. Мне не верилось в такой благополучный исход. Может быть, с того поста передали информацию о нас и не стали трогать. А может быть, это ураган, свирепо бушевавший, поспособствовал тому, что нас просто-напросто не заметили. Так или иначе, нам оставалось совсем малость до дома. Под звуки не прекращающегося ветра, который становился уже привычным, мы сделали последний привал. Еще через каких-то полчаса мы оказались уже у старых и покосившихся деревянных ворот наших соседей. Присев на чем попало, долго приходили в себя, пытаясь отдышаться и понять, что весь этот кошмар позади. Вдоволь отдохнув, я что есть силы стала стучать в ворота, сначала кулачками, а потом и подвернувшимся под руку осколком кирпича.
— Щас, щас открою! — донесся истошный крик Раисы. — А кто это может быть в такую непогоду, кроме Аси, — отвечала она невидимому нам собеседнику.
Калитка ворот распахнулась, и на нас обрушились вопли Раисы:
— Вы ненормальные что ли? В такое время, в такую погоду? Да, вас же могли расстрелять и выкинуть! И ни одна собака не знала бы…
— Раиса, хватит причитать. Посмотри лучше, кого я привезла.
— На-дя?! Не может быть!
Под завывания ветра мы прошли через двор и очутились в доме. На столе в комнате горела тоненькая свечка, которая отдавала робкий свет. Еле освещенное пространство напоминало сказочную пещеру с причудливыми тенями на стенах. Но по такому случаю отец Раисы достал откуда-то керосиновую лампу под стеклянным абажуром, и зажег ее. Лампа горела ровно и достаточно ярко, и ее мягкий и желтый свет озарил наши радостные лица. Лишь с лица тети Даши, сидящей на стареньком диване, капали слезы, — при свете лампы хорошо было видно, как они падали одна за другою. Она неловко поднялась мне навстречу. Но вместо того, чтобы обняться, как обычно, рухнула передо мной на колени. Двумя руками обхватив мои ноги, и крепко прижавшись к ним лицом, она беззвучно зарыдала. И лишь плечики ее слабо подрагивали, выдавая неуемную радость от долгожданной встречи с дочерью.
* * *
Через два месяца тетя Даша умерла. Мы, немногочисленные соседи, выкопали на христианском кладбище неглубокую яму и похоронили ее. Еще через неделю к нам приехали представители Красного Креста. Узнав у Нади, что в одной из областей Поволжья живет ее родственница, они предварительно установили с ней связь. А еще через несколько дней Красный Крест Надю забрал. Проводы были очень трогательными. Больше мы о Наде не слышали.
2018 год
Рассказ опубликован в литературно-художественном,
социально-культурологическом женском
журнале «НАНА», №2 за 2018 год