Из интервью С.Кашурко.
-Степан Савельевич, непосредственная ваша задача — поиск воинов, без вести пропавших в годы Великой Отечественной войны. Сейчас вы, однако, занялись и темой выселения чеченцев и ингушей, собрали обширный материал, извлекли на свет массу нигде не публиковавшихся документов. Скажите, почему вы взялись за эту сложную тему и вообще, какие пути привели вас в нашу республику?
—Поиском без вести пропавших воинов я занимаюсь уже тридцать лет, так что стаж у меня большой. Начинал эту работу под руководством писателя-следопыта С.С.Смирнова и маршала Советского Союза И.С.Конева. Потом стал самостоятельно вести поиск. Вскрывал места, где лежали незахороненные солдаты, работал в архивах, встречался с людьми разных национальностей из разных республик, Несколько раз мне попадались фамилии чеченцев и ингушей. Но я не углублялся в их дела, откладывал в сторону. Срабатывал устоявшийся стереотип: народ был выселен. Но вот в 1985 году мне пришло слезное письмо с Орловщины, из Дмитровского района. Жители просили помочь им извлечь из болота, из старой бомбовой воронки останки погибших в марте 43-го года бойцов, которые, будучи в разведке, оказались зажатыми немцами на льду реки Неруса. Потом, когда лед уже был пробит снарядами и бомбами, в воронку глубиной 8 метров немцы сбросили 125 трупов советских бойцов. Приехав на место, я организовал раскопки, достали останки, как и говорили люди, 125 бойцов. Оказалось, что пятеро из них были из Чечено-Ингушетии. «Стало быть, надо разобраться, в чем тут дело», — подумал я. Это было подразделение 65-й армии, которой командовал легендарный полководец П.И.Батов. Я запросил Чечено-Ингушетию: ответьте мне, родные и близкие таких-то и таких-то. Пошли мне письма с ответами, но в некоторых из них было написано, что родные еще не вернулись из Казахстана, живут где-то там. И мне было обидно, что не донесу я до них эту весть.
Тогда же я натолкнулся и на такой факт. В тот же период – в марте 1943 года – на берегу реки Десны в Сумской области наш кавалерийский корпус, прорвавшийся за линию фронта, был отрезан немецкими танками. Кавалеристы с саблями – против танков. Надо представить, что это был за бой. И сотни кавалеристов вместе с конями были закопаны в траншеи и воронки. С тех пор так никто и не знал, кто же там лежит. Местные жители, которые попросили меня помочь в расследовании, подсказывали, что, когда их хоронили, помнится, они в бурках были. Я понимал: значит, с Кавказа. В одном из документов прочитал имя: Газоев Бексултан Газамахмович. Гвардии старшина, командир взвода конной разведки 3-й гвардейской стрелковой кавалерийской дивизии, 2-й гвардейский Кавказский корпус. Кадровый, 18-го года рождения. Я с трудом читал: ЧИАССР, Галанчожский район. Плохо читалось название сельсовета: «Ночхо» – что-то такое там было. И написано было: х.Хайбах. Я понимал: хутор Хайбах. Было написано также, кому в случае гибели сообщить: мать Зана. Я думал, может быть, Зина. Но когда послал открытое письмо в Чечено-Ингушетию, Галанчожский район, хутор Хайбах, то получил его назад из Грозного со штампом адресного бюро: такого адреса в Чечено-Ингушетии не существует. Видимо, ошибка. Я засомневался: значит, не совсем точно прочитал, где-то путаница. Такое в поисковой работе часто случается, ведь в разных республиках есть одинаковые названия населенных пунктов. Поэтому решил, что писать надо было не в Чечено-Ингушетию, а в Черкесию. Но и оттуда ответили, что такого адреса нет. Мне было жаль, что имя командира взвода конной разведки, погибшего в этой мясорубке 12 марта 1943 года, не будет увековечено на его родине, а лишь на могиле.
Было жаль, что близких Газоева Бексултана я не смогу найти. Решил: когда буду в Черкесии или в Чечено-Ингушетии, то все выясню на месте. Не раз такое бывало: говорят, такие у нас не проживают, а вылетаю на место – и, представьте себе, нахожу. Дело в том, что в сельсоветах смотрят по своим книгам, а я иду в центр села и разговариваю с людьми, со старожилами. То ли равнодушие, то ли текучка помешала работникам сельсовета сделать то же.
И вот в прошлом году оказался я в Чечено-Ингушетии, выступил по телевидению, зачитал 14 фамилий, которые удалось выявить. А на следующий день пришел в Верховный Совет, на сессию: думаю, выступлю перед депутатами, может, кто знает, как найти родственников этих погибших бойцов. Да с руководством встречусь, как водится. И там, на сессии, я услышал, что идет разговор о Хайбахе. Засомневался, то ли это название, которое встретил я пять лет назад. Позвонил домой в Москву, попросил поднять документы Газоева. Да, точно, Хайбах. Потом встретился с Доку Гапуровичем Завгаевым, он очень сердечно принял меня, был тронут прозвучавшей накануне телевизионной передачей и сразу спросил, чем помочь? «Вы мне скажите, где это Хайбах?» – спросил я. Он удивился: «Хайбах?! Так это же… Был Галанчожский район… А что тебе до него?» – спрашивает. «Да вот, — отвечаю, — разыскиваю родственников Газоева Бексултана».
-Не найдешь, — говорит он мне, — люди там были сожжены…
Когда я узнал о трагедии, случившейся в 1944 году в Хайбахе, тяжело стало на душе. Человек геройски в таком страшном бою пролил свою кровь, сложил голову, а его родных и близких постигла такая жестокая участь… Я решил поехать туда, решил побывать на этом пепелище – а как я потом выяснил, у него на этом хуторе была вся родня. Но Доку Гапурович охладил мой пыл, сказав, что туда нет дороги, что собирается ехать прокурор Урус-Мартановского района, но задержка как раз из-за дороги. Тогда я говорю: «Дайте вертолет или я пойду пешком. Я пойду, потому что это моя цель». Вертолет дали, а остальное вы знаете.
-Да, помню тот день. Помню, как волновались люди, приехавшие из Рошни-Чу и Гехи-Чу – выходцы из Галанчожского района, свидетели трагедии. Помню, как нервничали вы, когда шли раскопки захоронения. А в результате был составлен действительно исторический документ – акт, подтверждающий, что геноцид в Галанчоже имел место. Но я вот о чем думаю: вы могли бы ограничить свою поисковую работу установлением личности воина, увековечением его памяти на могиле. Но вы ищете близких, обращаетесь даже к их праху. Это говорит о том, что вы сердцем чувствуете чужую боль. Что же лежит в основе этого? Какой-то личный факт, семейная история?
-Совершенно верно. Мой двоюродный брат, Герой Советского Союза Николай Васильевич Зебницкий, во время войны был командиром отряда особого назначения, действовавшего в тылу у немцев. За четыре года работы в тылу разведчики потеряли многих своих товарищей, хоронили их тайно, явных знаков на могилах не оставляли, только делали отметины для себя. И вот брат предложил мне пройти боевыми дорогами его отряда, извлечь и перезахоронить как полагается останки его товарищей, увековечить их память. Когда мы начинали вскрывать захоронения разведчиков, то рядом с ними находили массовые захоронения партизан и бойцов – в траншеях, в воронках. Ведь здесь потом проходила линия фронта, шли бои. Понятно, что извлекая останки разведчика из отряда Зебницкого, мы не могли оставить в безвестности тех, кто позже положил здесь свои жизни. Так я начал заниматься поиском, потом меня привлек Сергей Сергеевич Смирнов, занимающийся поиском героев Бреста…
-Но вот, прикоснувшись к судьбе Бексултана Газоева, вы углубились в другую тему: занялись поиском материалов об истории выселения чеченцев и ингушей. Это началось сразу же после работы в Галанчожском районе…
-Тогда, в Хайбахе, я узнал, что возглавивший операцию по уничтожению людей Гвишиани вроде бы живет в Тбилиси. Решил сразу же поехать туда, встретиться с ним, если живой, или с родственниками. Конечно, без помощников было бы трудно. Но мне везет на хороших людей, готовых искренне помочь. Будучи в Ингушетии, я почувствовал, как близко приняли мои сообщения в Назрани. Подошли тогда ко мне представители движения за восстановление ингушской государственности и предложили: «Степан Савельевич, мы будем тебе помогать во всем». За мной закрепили машину, постоянным сопровождающим стал один из руководителей движения Салим Ахильгов. Он очень помог мне, был со мной и в Хайбахе. Вы помните, мы создали чрезвычайную комиссию…
-Да, в нее вошли прокурор Урус-Мартановского района ведущий следствие по этому делу Руслан Цакаев, свидетель геноцида Дзияудин Мальсагов, сельский учитель, проделавший огромную поисковую работу Саламат Гаев и вы с Ахильговым. Почему была создана именно такая комиссия?
-Акция, совершенная в Хайбахе в 1944 году, была чрезвычайной, поэтому и появилась надобность в чрезвычайной комиссии: разговоры разговорами, но слова к делу не пришьешь, нужен документ. Акт, составленный комиссией тогда же, в вертолете, и стал тем документом.
(…) Вот так я почувствовал судьбу народа и решил найти этих убийц, палачей. Имя Гвишиани было только концом ниточки, потянув которую, надо было размотать весь клубок. Полгода я занимался этим, работал в архивах, получал тысячи писем. Тогда узнал, сколько еще горя на земле, сколько людей несчастны оттого, что их близкие пропали без вести. Мне надо было размотать этот клубок, я считал это своим долгом. Работая над архивами фронтовиков, я стал работать и над архивами другого фронта – в тылу, где бойцы войск НКВД сражались с мирным населением. (…)
-В некоторых средствах массовой информации, рассказывавших о Хайбахе, особо выделялась мысль, что из всех бойцов, присланных сюда для выселения народа, не нашлось никого, кто бы выступил против чудовищных приказов. Так ли это?
-Ну почему же. Не все из участников акции по выселению были негодяями или палачами. Одно дело бериевская отборная гвардия, куда входили такие, что и мать родную не пожалели бы. И совсем другое – те, кто был снят сюда с фронта. Были и такие, что тихонько предупреждали о готовящемся событии, как-то помогали выселенцам собраться. А сколько рапортов попадается мне, когда работаю в архивах, где бойцы пишут: не могу здесь больше находиться, не хочу убивать мирных людей. Из наложенных резолюций явствует, как таких наказывали: на фронт, в штрафные роты. Исполнители страшной воли Берии и Сталина были разные. Одни, рискуя попасть в жуткие условия, вплоть до решетки, отказывались идти на убийство людей. Множество таких фамилий. А другие… за это убийство получали награды, как «блестяще выполнившие спецзадание». Притаились и сейчас живут тихо-мирно. Есть у меня такие фамилии, были и встречи. Некоторые говорят о содеянном с искренним раскаянием, а есть такие, что все отрицают. Они сейчас зашевелились, потревожил я их, пишут на меня.
-Время, как всегда, предъявляет свой счет. Рано или поздно каждому приходится отвечать за свои поступки. Думается, трагедия выселенных народов должна послужить уроком прежде всего тем, кто стоит у власти и кто диктует обществу свою волю, уроком тем, кто становится исполнителем этой воли. Ваша книга, безусловно, сыграет свою роль.
«Голос Чечено-Ингушетии»,
11 июня 1991 г.