Чеченцы были всегда грозным противником. Они бились с нами не на жизнь, а на смерть.

В.А. Потто. Исторический очерк Кавказских войн… (Тифлис, 1899)

Сказали: он умер. Точнее, что его убили. Эта страшная весть поразила меня словно громом. Что-то оборвалось внутри. Пуля, пробившая его сердце, рикошетом отозвалась и в моем. С той минуты меня не покидало чувство отчаяния и гнева. Я стараюсь не вспоминать, не думать о нем. Но не могу. Задаю себе вопрос: почему так несправедлива судьба? Почему смерть уносит таких людей в самом расцвете сил? Почему хорошие люди уходят так рано?

В российских газетах появились сообщения об этом убийстве. В статье, напечатанной в газете «Правда» под названием «Из песни пули не выкинешь», сообщалось: «В Одессе застрелили известного чеченского поэта и певца Имама Алимсултанова. Песни этого творческого вдохновителя борьбы за независимость известны далеко за пределами Чечни, а на родине его популярность поистине безгранична».

«Для нас Имам Алимсултанов был все равно, что Владимир Высоцкий для Советского Союза или Тальков для России», — сказал один из активистов Конгресса вайнахов Украины. Ему, наверное, казалось, что он поставил Имама на пьедестал. Но одно дело — петь, как Владимир Высоцкий, о недостатках строя, в котором мы жили, или ностальгически о прошлом, как Игорь Тальков. Другое…

Имам был знаменем чеченцев в их освободительной борьбе, бойцом, певцом свободы, каким был для чилийского народа Виктор Хара. Песни Имама были гимнами Чеченского Сопротивления. Они зажигали сердца и вдохновляли на бой с врагом, а врагу не оставляли никаких надежд на победу. Они разрывали тьму десятилетий и вели нас к свету. Имам растревожил в нас память об отцах наших, он не просто пел — он срывал завесы, сквозь которые не мог пробиться луч свободы.

Бог дал Имаму всё: отличный музыкальный слух, прекрасный, неповторимого тембра голос, хорошие внешние данные. В нем была заложена та искра, которая впоследствии разожгла огромный костер, согревший своим теплом всех, кому довелось хоть раз слышать его песни.

Имам убит. Убит, чтобы больше не пел, чтобы не грели нас его новые песни. Враги боялись его гитары, его голоса больше, чем автомата в руках отчаянных повстанцев. Но те, кто послал пулю в сердце барда, просчитались: сотни песен Имама, в которых осталась его пламенная душа, сделали поэта Имамом Свободы. И уже никто не сможет заставить чеченцев забыть этого замечательного человека и талантливого певца.

В 1988 году в филармонию, где я работал директором, пришел странный юноша. Он был с гитарой, просил прослушать его. Говорил по-чеченски, но с акцентом, присущим чеченцам-аккинцам, проживающим в Хасавюртовском районе Дагестана. Артисты посмеивались, никто не хотел слушать его пение. Все понимали: если он говорит с таким акцентом, то с ним придется много возиться, а филармония — это не консерватория и не музыкальное училище, здесь нужны профессионалы. Но юноша был настойчив. Зная свои недостатки, он краснел и от волнения чуть-чуть заикался. Я пригласил его в свободный зал, где никого не было, и, чтобы успокоить и расположить к себе, стал расспрашивать, кто он и откуда. Молодой человек сказал, что окончил Ростовский институт мелиорации и водного хозяйства. Там, в институте, научился играть на гитаре, стал петь. Семья его проживала в Хасавюрте. Отец был инвалидом без обеих рук, но энергичным горцем. Мы поговорили еще немного, потом прошли в сад, и я сказал: «Теперь пой все что хочешь». Он взял гитару и запел о своем односельчанине Герое Советского Союза Ханпаше Нурадилове, потом другие песни. По правде говоря, исполняемые им произведения, если их так можно назвать, были слабыми.

На дворе стоял жаркий июльский день, и, хотя здесь, на летней площадке в саду, было тенисто, от духоты нечем было дышать. По лицу моего нежданного гостя от напряжения струился пот. Естественно, он старался убедить меня, что талантлив. Его пение походило скорее на речитатив. Юноша пытался скрыть свои недостатки громким голосом и эмоциональным исполнением.

Передо мной был совершенно «сырой материал». Но он не был заштампован. И самое ценное — его голос.

Люди, отдыхавшие в саду и оказавшиеся случайными зрителями, невольно заслушались. В основном он пел на русском языке. Я поблагодарил, сказал, что на работу беру, но с одним условием: он должен много заниматься и следовать моим наставлениям. Он обрадовался и пообещал выполнять все требования.

Так Имам оказался в филармонии. Это определило его дальнейшую судьбу, всю его короткую жизнь. Я поручил заниматься с ним прекрасному знатоку музыки и вокального жанра Галине Адаменко. Особо попросил обратить внимание на правильность русской речи и поставить произношение. Было важно научить Имама правильно делать ударение, четко выговаривать каждое слово.

Тогда еще существовала великая страна — СССР. И целью любого артиста было выйти на большую всесоюзную сцену. Не знаю почему, но я видел будущее Имама в самых радужных тонах.

Конечно, вначале пришлось с ним очень много работать, учение давалось нелегко. Но его настойчивость и требовательность к себе приносили хорошие результаты. Юноша занимался по двадцать часов в сутки, получая от этого огромное удовольствие. Педагог Галина Адаменко вспоминает: «Наши репетиции на сцене Грозненской филармонии продолжались сутками. Имам просил еще и еще заниматься с ним. Он был на редкость трудолюбивым певцом. Сам сочинял музыку, сам исполнял песни. Его голос звучал так завораживающе и так задушевно, что меня, человека с музыкальным образованием, просто бросало в дрожь, когда он пел, настолько проникновенным было его исполнение. Казалось, что пел не он, а пели его сердце и душа. Имам был талантливый певец, который никого не оставлял равнодушным. Он стоял особняком среди всех именитых мастеров, работавших в Грозненской филармонии. Мне было настолько интересно с ним заниматься, что я по его просьбе после работы ехала к нему домой на Катаяму, на окраине Грозного, где он снимал квартиру, и там, в присутствии его жены Айшат и двухлетнего сына, мы продолжали репетировать будущую программу. Имам был простым парнем, каких в Чечне тысячи. Но такой неповторимый голос Бог дал только ему. Из-под его пальцев лились мелодии, заставлявшие трепетать сердца слушателей. Вскоре родились такие, впоследствии ставшие популярными песни, как «Тишина», «Сожженный мост», «Не уходи», «Баллада о Зелимхане», «Ласковое море» и многие другие».

Я был чрезвычайно тронут, когда педагог, делясь своими воспоминаниями с почитателями таланта Имама, отметила: «Он был безумно влюблен в поэзию Мусы Гешаева. Многие тексты песен Гешаев написал специально для него. В стихах Мусы Баудиновича Имам нашел те слова и мысли, те идеи, что были близки ему самому».

«У Имама хромала дикция, — пишет Галина Адаменко, — но его усердие и настойчивость быстро помогли ему преодолеть эти недостатки. Он выковывался не только как певец, но и как личность. Больше тяготел к патриотическим песням. Имам был богом песни, а его Душа — ярким источником тепла, света и музыки. Я радовалась каждой его победе. Он был человеком верующим, как и все чеченцы, что я особо ценю у этого народа. Чечню любил не меньше, чем свою мать.

Он был, как и все чеченцы, дитя солнца, дитя своей земли. Я прожила среди чеченцев не один год и хорошо знаю этот народ. Они очень горды. Если кто-то из них будет умирать с голоду, об этом никто, кроме него самого, не узнает. Добрее этого народа трудно найти. Имам был добрее всех, кого я встречала. Материальное положение у него было неважное. Он едва сводил концы с концами. Тем не менее, когда наша работа над программой закончилась, он решил отблагодарить меня за мои труды, за то, что я с ним занималась. Устроил поездку на Каспийское море. Нас было пятеро. Жили мы на даче под Дербентом, у самого берега. Имам готовил шашлыки из свежей осетрины, рыба продавалась здесь же. Я рассказывала его дяде, довольно строгому кавказцу, о таланте и способностях его племянника. Он слушал и улыбался краешком глаза. Шашлык был изумительный, а вечер стоял загадочный, теплый. Мы всю ночь просидели у костра, в нескольких метрах от Каспия. Имам пел и играл как никогда. Голос его звучал особенно задушевно и завораживающе. Эта очаровательная ночь запомнилась мне на всю жизнь. Уставший за день Каспий теперь тихо перекатывал волны и слал свою прохладу. Утро на Кавказе, особенно у моря, подкрадывается незаметно. Костер догорел и чуть дымился. Воздух был пьяный и ароматный. Вдруг Имам отложил гитару, вскочил и, схватив меня за руку, потянул за собой: «Пойдемте, встретим рассвет на море». Он бежал и тащил меня за собой на эстакаду. Это был завораживающий момент. Заалел восток. Природа замерла перед рождением нового дня. Имам смотрел зачарованно на восходящее солнце и прошептал мне: «Смотрите, это неповторимо» — и начал декламировать, а затем петь сочиненные тут же слова: Ласковое море, Ласковое небо, Ласковое солнце, Ласковая ты.

Потом родилась песня на стихи Мусы Гешаева, где эти строчки по просьбе Имама остались припевом. Вскоре мне пришлось уехать из этих райских мест. Но я продолжаю любить этот неповторимый край и его чудесный народ. А Имам для меня останется как выдающие певец и личность, как добрейший человек и настоящий представь маленького, но гордого, не склонившего головы перед невзгодами чеченского народа».

За короткий срок, всего за один год, Имам неузнаваемо изменился. Он творчески вырос. Подготовил хорошую программу.

Однажды режиссер Грозненского телевидения случайно оказалась на репетиции Имама в зале филармонии. Очарованная его голосом, она предложила снять фильм об Имаме. Я согласился. Через некоторое время она принесла небольшой сценарий. Началась работа. Съемки фильма шли таким образом, чтобы общественность не была заранее об этом информирована. Содержание песен вряд ли пришлось бы по вкусу властям. Они могли помешать работе. Конечно, то, что у нас получилось, нельзя считать фильмом в полном смысле этого слова. Но для того времени и по тем возможностям, которыми располагала телестудия в Чечне, это была вполне приличная лента. Содержание ее произвело эффект разорвавшейся бомбы.

Сегодня с гордостью вспоминаю, что ударной в этой программе стала песня на мои слова «Черные дни»:

О черных днях поведали мне горы,

Чернее повести для горцев в жизни нет,

И временем не вылечить той боли,

С какой глядели горы горцам вслед.

То было все по страшному веленью,

Хоть приговор понять мы не могли.

Нас всех приказом выгнали с презреньем

С родной вайнахской обжитой земли.

И, как животных, в скотские вагоны

Грузили в тот военный трудный год.

За что наказаны в то время были горцы,

В чем провинился перед Родиной народ?

Все ужасы судьбы мы испытали,

Косил нас голод смертною волной,

Мы Сталина в молитвах проклинали,

Но он молитв не слышал ни одной.

Он трон стерег с коварным безразличьем,

По трупам шел кровавою тропой

И в ореоле грозного величья

Вознесся над запуганной толпой.

Мы для него лишь винтиками были

Машины, что себе он изобрел.

Какое время бед мы пережили

В разлуке от родных Кавказских гор!

Однажды с чемоданом друга встретил:

— Ну, что везешь? Успел богатым стать?

— Останки матери я вырыл, — он ответил, —

Везу на Родину, чтоб их земле предать.

Наш поезд возвращался на рассвете,

Встречал встревоженно заждавшийся вокзал.

Седой старик в поношенном бешмете,

Припав к перрону, землю целовал.

На следующее утро после того, как по телевизору показали этот тридцатиминутный фильм, в редакцию и в филармонию посыпались звонки с благодарностью и похвалами. Помню, как ко мне в кабинет пришел совершенно незнакомый мужчина и спросил:

— Где мне найти Имама или Гешаева?

— Я Гешаев, что вы хотели?

— Меня отец прислал, велел разыскать вас. Там, в машине, баран и ящик коньяка. Это подарок для вас.

— Что за баран и коньяк и почему его нужно передать нам? — не понимал я.

— Вчера по телевизору Имам пел песню о нашем выселении. Эту песню написал ты, раз ты Гешаев. Вот отец за эту песню просил отблагодарить тебя и Имама.

Я поблагодарил незнакомца, но от подношений стал отказываться. Однако он оказался настойчивым и не собирался уходить, не выполнив просьбу отца.

— Я не могу вернуться с подарками назад, старик обидится. Скажи, куда их отвезти?

Я понял, что просто так мне от гостя не отделаться, и моему водителю Салману пришлось-таки, перегрузив гостинцы в нашу машину, отвезти барана и ящик на дачу. На следующий день мы с друзьями «обмыли» фильм. Пили прекрасный чеченский коньяк «Башлам» и закусывали отличным шашлыком.

Все мои знакомые в те дни только и говорили о телефильме, Имаме и, в частности, о песне «Черные дни». Конечно, определенная роль в популярности этой песни сыграла сама тема: выселение чеченцев, возвращение на родину, описание бед и лишений, перенесенных народом. Но помимо литературного материала, безусловно, большой эффект произвел голос Имама. У него был своеобразный красивый тембр, с редкими, притягательными красками. Он мог легко брать и высокие и низкие ноты, а это удается далеко не всем певцам. Кроме того, приятию песни как серьезного художественного произведения способствовала и манера исполнения, отмеченная какой-то особой мужественностью, гражданским пафосом. Казалось, Имам глубоко переживал все, о чем пел, видел в эти минуты перед собой картины происходящего. Его голос, суровый, с трагическими нотками, звучал из самой глубины души, рвался, как крик истерзанного сердца, и заставлял многих плакать и переживать. Никто не мог остаться равнодушным. К тому же и изобразительный ряд был сильным: режиссер нашла целую гору надгробий.

Характерна история этих могильных плит. В годы депортации, глумясь над могилами наших предков, власти свозили с кладбищ эти уникальные памятники культуры и истории и использовали их как строительный материал для сараев, свинарников, коровников, даже мостовые выкладывали ими. А когда чеченцы и ингуши вернулись на родину, надгробия велено было убрать с бордюров, мостовых, их свозили за город и складывали в целые горы. Так вот, режиссер использовала такой курган при съемках фильма. Сцену, когда солдатские сапоги топтали эти надгробия, нельзя было смотреть без содрогания. Кроме того, в видеоряд вошли колючая проволока, тысячи полуживых зэков и товарные вагоны, в которых когда-то людей, как скот, увозили в изгнание. И на фоне всего этого — огромный портрет Сталина, «отца всех народов», творившего бесчисленные злодеяния. Образная символика фильма действовала на психику зрителей. Снять этот фильм, а тем более показать по телевидению было в то время безумно смелым и рискованным шагом. Да, в стране уже шла «перестройка», уже чуть «отпустила вожжи» цензура, но, тем не менее, это был еще только 1988 год, когда до полного краха тоталитарной системы оставалось целых три года. КГБ был на страже. И конечно, его реакция после демонстрации фильма последовала незамедлительно.

Два полковника, чеченец и русский, появились у меня сразу, как только ушел тот незнакомец, что привез гостинец. Вначале они говорили со мной вежливо, интересовались, как и кто снял фильм, кому пришла в голову эта идея, есть ли у меня его копия. Я, конечно, сказал, что никакой копии у меня нет и что это не фильм, а просто отснятые песни. Моих гостей также интересовало, кто такой Имам и как он появился в филармонии. Затем стали укорять меня: мол, зачем вам, руководителю такой организации, нужно было писать такой текст? Вы, уважаемый директор, больше других знаете, как нужно спокойствие в нашей республике, где проживают десятки национальностей. А вы своими стихами хотите поднять антирусские настроения. Наше правительство признало ошибки, допущенные Сталиным в части депортации чеченцев и ингушей. Зачем теперь ворошить прошлое?

— Извините, — сказал я, — но я никого стравливать не собирался, а написал только то, что было на самом деле. Будучи на гастролях в городе Кокчетаве, я видел как артист нашего ансамбля Сайд Шаипов нес чемодан с останками своей матери и плакал. Он сам вскрыл могилу, собрал останки в чемодан, привез их в Чечню и с почестями похоронил. По-моему, это не единственный случай, и это не секрет ни для кого, — старался я объяснить сотрудникам КГБ.

— Или мы с вами не понимаем друг друга, или вы лукавите Муса Баудинович, — настаивали на своем полковники. — Тема песни гораздо глубже, и она работает не на пользу стабильности в республике.

— Простите меня, — вновь начал я защищаться, — но почему же ваша организация не пресекла деятельность газет, которые, издеваясь над нами и теми, кто остался лежать в казахских и киргизских степях, утверждали, что мы там разбогатели, что мы привезли из ссылки много золота и имущества? Я же просто старался показать, какое богатство мы привезли на самом деле. Вот и всё.

Мои объяснения не удовлетворили незваных гостей. Они хотели увидеть Имама, но его в тот день в филармонии не было. Чекисты отправились на телестудию. Я успел позвонить режиссеру и попросил ее быстро сделать копию фильма. Когда появились кагэбэшники, дело уже было сделано. Они расспрашивали ее о том же, что и меня. А через несколько дней пленка с фильмом исчезла. Но что самое удивительное, вскоре исчезла и копия, которая хранилась у меня дома. Еще несколько раз мне приходилось объясняться с сотрудниками КГБ, но уже по поводу идейной направленности других моих стихов, в которых им вновь мерещились крамольные мысли.

Вся эта шумиха, поднятая вокруг телефильма, принесла популярность Имаму и мне. Уверен, если бы мы тогда выставили свои кандидатуры на каких-нибудь выборах, то за нас проголосовало бы большинство избирателей. Кстати сказать, многие на песне «Черные дни» сделали огромные деньги: тысячи аудиокассет с ее записью продавались в те дни на улицах Грозного. Кассеты реализовывались и за пределами республики, в местах компактного проживания чеченцев и ингушей. Вскоре песня стала достоянием и других депортированных народов: балкарцев, калмыков, греков, татар и многих других. Журналистка Татьяна Шутова вспоминает:

«В конце 80-х годов в Чечне я часто слышала песню «Горы, горы…», в которой рассказывалось о трагической судьбе чеченцев, изгнанных с родной земли в 1944 году. Меня просто потрясли строки:

«Однажды с чемоданом друга встретил:

— Ну, что везешь, успел богатым стать?

— Останки матери я вырыл, — он ответил,

— Везу на родину, чтоб их земле предать».

В Хасавюрте чеченцы-аккинцы отвезли меня к памятнику жертвам репрессий, на открытии которого присутствовали потомки изгнанников из Сибири и Казахстана. Они привезли кулечки земли с могил, захороненных там родных, и высыпали к подножию памятника. Так прах изгоев возвратился на родину. Я слушала пронзительные слова песни:

«Наш поезд возвращался на рассвете,

Встречал встревожено заждавшийся вокзал.

Седой старик в поношенном бешмете,

Припав к перрону, землю целовал».

Я не знала тогда, что увижу подобную сцену через несколько лет в абхазских Очамчире, Кутало, на Тамыше. А тогда трепетный голос певца проникал в самое сердце, бередил душу. Я и не думала, что в нем звучало не только сострадание, но и предчувствие новых бед. Прекрасный чистый голос с характерными кавказскими модуляциями я часто слышала по всему Кавказу — в Грозном, Майкопе, Нальчике. Он вырывался из окон домов, несся с магнитофонов в автомашинах, в кафе, на вокзалах».

Так однажды Имам проснулся знаменитым. Но это не была случайная известность. Я с самого начала работы с Имамом верил в успех. Уверена в нем была и Галина Адаменко. Но неслыханная слава не вскружила голову Имаму. Он продолжал заниматься с еще большим усердием. Его стали приглашать на встречи, вечера. Концерты с его участием собирали полные залы. Некоторые артисты ревниво отнеслись к успеху молодого певца, старались приписать популярность коллеги актуальности темы песни «Черные дни». Но, думается, зрителей покорило исполнение, музыкальный и артистический талант и прекрасный голос Алимсултанова.

Дела у Имама шли хорошо. А он уже несколько дней подряд ходил невеселый, совершенно подавленный. Я спросил:

— Имам, почему ты такой грустный, может, что-то случилось? Он задумчиво ответил:

— Гитара у меня неважная, а купить хорошую нет возможности…

— Есть такая гитара, какую ты хочешь иметь? — прервал я его.

— Ребята продают ее за тысячу восемьсот рублей. Я вернул бы деньги, если бы мне кто-нибудь одолжил, — разволновался он.

1 Шутова Т. Их души тают над горами // Грозненский рабочий. 1997, 31 января.

— Хорошо, Имам, скажи ребятам, что ты гитару покупаешь. Деньги найдем, — успокоил я.

Он ушел повеселевший. А когда купил гитару, пришел ко мне в кабинет и стал играть и петь. Услышав его голос, собралась вся бухгалтерия, артисты. Получился импровизированный концерт. С этой гитарой Имам не расставался все годы нашей совместной работы, относился к ней бережно, с любовью. Однажды я сказал ему:

— Одно дело быть популярным в республике, другое — в Союзе. Мне думается, тебе надо учиться. Я постараюсь договориться в Москве, чтобы тебя приняли на двухгодичные курсы в эстрадную мастерскую. В этом училище готовят артистов эстрады широкого профиля, и преподают там отличные педагоги, знающие свое дело.

Имам буквально загорелся и уже не оставлял меня в покое, вновь и вновь напоминая о нашем разговоре. Ему хотелось учиться. Вскоре, как и договаривались, он поехал в Москву и показал свою программу. Требование к поступающим было одно — профессионализм. Если только педагоги не видели в абитуриенте перспективного артиста, то его на курсы не зачисляли. К счастью, все обошлось благополучно. Имам спел пять разных песен, исполнил также несколько куплетов, заданных ему членами жюри. Его приняли без всяких оговорок. Приехал он домой счастливый, радостный. С порога объявил мне о зачислении.

Уезжать на учебу, оставив семью в Грозном без содержания, было нелегко. Имам мучился сомнениями, и все же желание учиться взяло верх. Он уехал. Начались занятия, все шло хорошо. Я, бывая в Москве, несколько раз навещал его, был в мастерских, разговаривал с педагогами. Они все в один голос говорили об Алимсултанове самые лестные вещи, отмечали его своеобразный голос и манеру петь, не забывали и о недостатках.

«В нем есть нечто, отличающее его от других певцов. У него свой, непохожий на других голос. Безусловно, он талантливый, но с ним надо много заниматься. Придется наверстывать упущенное. Возимся с его акцентом, надеемся со временем избавиться от него. Сложновато с репертуаром. Не может распрощаться со старым багажом. Любит героико-патриотические песни, а нам хочется, чтобы он был разноплановым. Он трудолюбивый, а это гарантия успеха», — говорила мне педагог Имама по вокалу, воспитавшая многих эстрадных певцов.

Имам за несколько месяцев обучения заметно изменился. Это проявлялось в культуре поведения, в поступках. Из речи исчезла словесная шелуха. Жизнь в столице и занятия в стенах эстрадного училища пошли ему на пользу. Я заметил, что он избавился от провинциальности, характер его как бы отшлифовался. В Москве мы часами беседовали с ним: о жизни, искусстве, учебе, о планах на будущее — обо всем. С Имамом теперь было интереснее разговаривать. Рассуждал он умно, зрело. У него были большие планы. Учебой он был доволен, хотя некоторая академичность в занятиях по вокалу была ему не по душе.

В стране полным ходом шли процессы, называемые тогда «перестройкой». Разваливалась великая страна. Во многих бедах винили кавказцев, и особенно чеченцев. Появились античеченские настроения. Да и материальное положение семьи Имама ухудшалось. Жена плакала, разговаривая с ним по телефону.

Проучившись семь месяцев, Имам решил оставить учебу и покинуть Москву. С удвоенной энергией взялся за работу. Начал гастрольную деятельность. Не было такого села в Чечне, где бы он не выступал. Везде его принимали на «бис». Особенно желанным он был в родном Хасавюртовском районе. Здесь каждое его выступление становилось настоящим праздником. Имам начал неплохо зарабатывать, приоделся, купил автомобиль, дом. Вскоре он ушел из филармонии и стал «свободным художником».

Когда в Вильнюсе в 1992 году произошли кровавые события, он поехал туда и пел свои свободолюбивые песни перед многочислен¬ным митингом.

Когда в Чечне к власти пришел Джохар Дудаев, Имам постоянно выступал на многотысячных митингах на площади Свободы. Революционная волна так захватила его, что он днем и ночью был в центре событий. Певец-трибун, он попал в свою стихию.

НАРОД МОЕЙ ЛЮБВИ

«Он обратил на себя мое внимание еще осенью, когда встречала его поющим то для друзей из братских автономных республик, то во время митинга в защиту мира в центре Грозного. Парень как парень. Пышная шевелюра. Современная куртка. Но вот брал он в руки гитару и начинал петь «Подарите земле тишину», «Письмо к потомкам», «Сожженный мост», и люди — молодые, пожилые — слушали его, переживая сердцем. Это видно было по их лицам», — писала в газете «Комсомольское племя» журналистка М. Рамазанова…

Когда-то давным-давно, гласит легенда, на вайнахскую землю вторглись войска бесстрашного Тимура, не знавшие поражения. Полководец, перед которым не могли устоять огромные государства и народы, здесь, в горах, столкнулся с дерзкой непокорностью. Лучшие войска железного Тимура были разбиты. Завоеватель понял, что кто-то вдохновляет вайнахов на бой. Он приказал прекратить кровопролитие и послал узнать, какая сила заставляет горцев так отчаянно биться. Ему указали на старца, державшего в руках дечик-пондар. Тимур был удивлен.

«Покажи, старик, свою силу, — сказал великий завоеватель. — Чем же ты так вдохновляешь своих соплеменников, что они готовы стоять насмерть?» Когда зазвучал дечик-пондар, не знающий жалости завоеватель прослезился. Он пообещал сохранить старцу жизнь в обмен на музыкальный инструмент. Но тот ответил: «Зачем мне жизнь, если я не смогу доставлять радость моим сородичам? Лучше убей меня».

Растроганный этими словами, хромой Тимур подарил старцу свою любимую саблю, с которой никогда не расставался, и сказал: «Народ, у которого есть такой инструмент и такой ашуг, невозможно победить». Так, согласно легенде, Тимур ушел с вайнахской земли.

СВОБОДА ИЛИ СМЕРТЬ

В декабре 1994 года беда пришла и на чеченскую землю. Кровавая трагедия, называемая «наведением конституционного порядка». Голос Имама загремел как набат, призывая чеченцев встать на защиту теперь уже собственной свободы.

Джигиты, джигиты, джигиты!

Седлайте своих вы коней!

Конечно, быть страшно убитым –

Быть трусом еще ведь страшней!

Пусть несовершенной была поэзия, простыми, не приукрашенными эпитетами и метафорами слова, но, становясь песней, они звучали тревожно и пронзительно, проникая в сердца слушателей.

Казалось, Имам забыл, что такое сон. Он не чувствовал усталости. В разрушенном Грозном, превращенном федералами в руины, в селах, где шли ожесточенные бои, — везде можно было встретить Имама. «Наш вольный дух тебе не покорить» или «У нас, вайнахов, поговорка есть: себя не отстояв, теряешь честь» — это строки из его песен того времени. Его вера в правду и справедливость, убежденность, что Чечня сумеет отстоять свою независимость, прибавляли сил защитникам Грозного.

Мужчине лучше рай на небе,

Чем ад бесчестья на земле,-

пел он в те дни, когда решалась судьба чеченского народа, когда вновь встал вопрос, оставаться ли Чечне вечным вассалом Москвы или стать наконец свободной.

Имам успевал везде. Он выступал перед ранеными, пел свои песни тем, кто из-за постоянных артобстрелов и бомбежек сутками не мог выбраться из подвалов. Его слушали уходившие в последний бой.

Певец выступал у блокпостов и мест дислокации оккупационных войск. Правда, программа здесь была другая: лирические, задушевные песни. Сначала, когда он смело и открыто подходил, военные встречали его настороженно и удивленно. Но Имам начинал петь — и настороженность пропадала. Завороженные его голосом, солдаты забывали, что перед ними чеченец — их враг. А потом, закончив, Имам обычно говорил: «Ну что, ребята, будете убивать меня? Убивайте! Я тоже чеченец. Вы же пришли убивать нас. Только скажите, за что? Жили как братья, служили, учились, воевали, делились последним куском, а теперь убиваем друг друга, выполняя чей-то приказ».

Однажды после такого выступления кто-то крикнул: «Он подосланный! Агитатор! Пулю ему в лоб!» У него отняли гитару, затолкали в БТР и отвезли в фильтрационный лагерь в Ханкалу. Там Имам пробыл всего лишь одну ночь, но навсегда запомнил ее. Следы побоев и издевательств еще долго оставались на его теле. Слава богу, помогли чеченские парни, которые поставили ультиматум: если в течение дня не освободят певца, блокпост будет уничтожен. Военные, до этих пор еще не вступавшие в стычки с чеченцами, предпочли не конфликтовать и забрали Имама из Ханкалы. Все решилось мирным путем.

Во время войны в полной мере проявилась гражданская позиция Имама Алимсултанова. Он делом доказал свою любовь к родной земле и к своему народу, жизнью заплатил за свои убеждения. Его песни зазвучали набатом. Сердце певца билось тревожным колоколом, звон которого слышался по всей Чечне. Он ясно понимал суть этой несправедливой войны и открыто говорил о ее криминальной подоплеке. Его могли убить в любое время, но он не страшился смерти. Часто появляясь на блокпостах, призывал федералам прекратить боевые действия. Он напрямую обращался к ним: «Солдаты и офицеры России! Грязные политики посылают вас на смерть. Они не имеют ни нации, ни родины, ни морали. Они ненавидят и русских и нерусских. Они делают вас заложниками своих сатанинских планов. Они развязали здесь бойню и бросили вас в эту мясорубку. Тот из вас, кто выйдет из нее живым, не будет иметь ни почестей, ни славы, он будет презираем всеми.

Во время бомбежки Грозного было уничтожено много мирного населения, в основном русскоязычного. Об этом прекрасно знает Грачев. Ельцин и его генералы совершили столько злодеяний, сколько не снилось в самом кошмарном сне сталинской эпохи. Сегодня они отдают приказ бомбить наши города, а завтра отдадут приказ бомбить города, где родились вы. Сегодня вами командуют те, кто не считает нужным даже похоронить вас по-человечески. Весь мир уже видел разбросанные по полям трупы солдат, обглоданные собаками. Ни одно правительство в мире не относится к своим солдатам так, как Ельцин и его подчиненные. Грачеву и его генералам война нужна. Они ничем не рискуют и набивают свои карманы деньгами, списывая вас как «без вести пропавших». Жизнь можно отдать за высокие идеалы. В этой же войне нет смысла. И совсем нет смысла умирать за Ельцина и его банду. Солдаты и офицеры! Просим вас прекратить военные действия и уехать к себе домой. Мы гарантируем вам жизнь и свободу. Обещаем отправить вас домой или вызвать ваших родных. Не бойтесь нас, не верьте провокаторам из ФСБ! Послушайте мои песни, и вы поймете, что вы воюете не с бандформированиями, а с женщинами и детьми. Подумайте! Опомнитесь!»

Певец всегда оказывался там, где было трудно и опасно. Его знали и любили. И везде, где бы ни появлялся, он, как и в Абхазии, становился своим парнем. А бойцам после встреч с Имамом казалось, что сама смерть отступала перед ними.

Сколько помню себя, я пел о народе,

О храбрых чеченцах, ушедших от нас.

Мой голос звучал, и звенела гитара,

Воспевая их подвиги все без прикрас.

Имам пел о лучших сынах чеченского народа: Шейхе Мансуре, Байсангуре, Зелимхане, Ханпаше и многих других, отдавших жизнь в борьбе за независимость Чечни. И сам он становился таким, как они. Он был одним из них — наших национальных героев. Возможно, предчувствуя свою скорую гибель, Имам в этой песне говорит о себе в прошедшем времени. Случайно ли это? Может быть. Но его постоянная грусть, как в жизни, так и в песнях, заставляет задуматься о судьбе жертвенной.

И ДА БУДЕТ ОН БЛАГОСЛОВЕН!

И вот я в дагестанском городе Хасавюрт, что на границе с Чечней. Небольшой, по-восточному своеобразный, зеленый городишко густо населен. Здесь мирно уживаются представители более ста национальностей, но большинство его жителей — чеченцы. В самом центре — огромный рынок, куда за продуктами ездили из Чечни, так как цены здесь значительно ниже. Над городком возвышается христианская церковь, построенная лет сто тому назад. Есть и несколько мечетей. На окраине городка стоит маленький невзрачный домик, в котором прошло детство Имама, откуда он шагнул в большую, полную противоречий жизнь. А в центре Хасавюрта — небольшое кладбище, где нашел он свой последний приют. Его могила ничем не отличается от других, и тем не менее любой житель знает, где она находится. К этой могиле не зарастает тропа.

Я в доме Имама, в кругу его близких. Здесь мать, брат, сестра, дядя, сноха. Это милые, добрые, приятные люди. Они с большой теплотой и непреходящей болью говорят об Имаме.

Когда кончилась война, да и задолго до начала войны, мать и его родной дядя говорили Имаму:

— Когда же ты образумишься и начнешь жить как люди? Ведь тебе дадут все, что ты захочешь. Тебя все уважают. Оставь свою гитару.

— У меня одна дорога, и я с нее никогда не сверну, — отвечал Имам. — Я хочу, чтобы Чечня была независимой, чтобы Кавказ был свободным.

— Я знала, что его невозможно переубедить, — сокрушается сестра, — он никогда бы не отказался от избранного пути. Он был рожден для этого.

— В нашем поселке, наверное, нет старее этого домика, — подхватывает разговор брат. — А ведь Имам зарабатывал большие деньги. Он не курил, не пил, молился Богу и пел песни. А о насущном не заботился. Он жил только для людей.

— Я пришла в этот дом, когда Имам учился в шестом классе, — вспоминает жена старшего брата певца. — Я тогда работала учительницей. Он уже в то время любил музыку, песни, постоянно возился с гитарой. Денег, чтобы купить инструмент, у нас не было, поэтому он однажды раздобыл две сломанные гитары, всю ночь разбирал, собирал их, а наутро, радостный, довольный своим творением, бренчал и пел какие-то песенки. И в армии, когда он служил, благодаря этому увлечению он стал всеобщим любимцем. Имам жил песней, особенно любил патриотические, романтические. Он умел зажигать сердца своих слушателей.

Воспоминания об Имаме сблизили меня с этими людьми, которых любил певец. Они заново открывали для себя ушедшего от них навсегда сына, брата, племянника, возвращаясь в дни минувшие; мне вспомнилось другое.

Когда в Турцию перевозили тяжелораненых чеченских бойцов, президент Джохар Дудаев попросил Имама Алимсултанова сопровождать их в Стамбул, чтобы облегчить их участь.

У Имама с собой не было паспорта, но он безоговорочно согласился. Певец не догадывался, что Джохар специально отправил его подальше от войны, чтобы уберечь, сохранить для народа. Конечно, если бы Имам узнал об этом, то не согласился бы уехать. Но в Стамбуле он действительно был нужен. Выступал перед ранеными, поддерживая их дух. Собирал многочисленные аудитории, давал концерты, а деньги, вырученные от этих выступлений, отдавал на лечение земляков. Его восторженно принимали те, кто не знал ни чеченского, ни русского языка. Он был поистине интернациональный певец, голос которого брал за душу человека любой национальности. Трудно сказать, скольким раненым спасла жизнь гитара Имама. Но ни одной копейки он домой не привез.

Был такой случай. Пригласил Имама к себе один богатый шейх, попросил спеть, а после выступления протянул ему ключи от шестисотого «Мерседеса».

— Спасибо за подарок, — поблагодарил певец, — но я не могу ездить на такой машине, когда страдают от ран мои братья. Если бы вы перевели стоимость машины в деньги и отдали для лечения раненых, я был бы вам признателен.

Шейх уважил просьбу Имама и перевел сто тысяч долларов на лечение чеченских воинов.

Имам душой разрывался между Стамбулом и Чечней, где полыхала война, где он был особенно нужен. Но на родину смог попасть только в конце войны. И вновь стал выступать перед бойцами, бросался туда, где нужна была помощь. Так было, когда в Грозный приехал мэр Одессы вызволять 25 строителей, взятых в Чечне заложниками. С кем бы мэр ни говорил, никто ему не мог помочь. Кто-то посоветовал обратиться к Имаму Алимсултанову. Мэр так и сделал. И не ошибся. Заложники были вызволены. Одесситы прониклись к Имаму огромной благодарностью и, когда он с тремя друзьями из своей артистической группы собрался ехать в Стамбул через Одессу, обещали содействие. В Одессу Имам вылетал из Москвы. Но при проверке его паспорта через компьютер певца задержали. Не отпускали два часа. Видимо, он был в списках ФСБ как боец чеченского Сопротивления. Только вмешательство депутата Надира Хачалаева помогло тогда Имаму вылететь.

Мэр Одессы бесплатно предоставил Имаму зал музыкального театра. Пять концертов прошли при аншлагах. И на каждом из них звучал призыв Имама к украинцам беречь свою свободу и независимость и не дать себя обмануть России.

Над головой певца сгущались тучи. Предчувствуя недоброе, местные чеченцы поселили Имама в одном из неприметных домиков на окраине города. Но убийцы нашли его и здесь.

10 ноября 1996 года вечером в дом, где остановился певец, ворвались трое в милицейской форме. Один из налетчиков спросил другого:

— Это он?

— Он, — послышалось в ответ.

Раздалась автоматная очередь. Имама и двух его товарищей расстреляли в упор. Убийцы действовали хладнокровно. Ушли, закрыв за собой дверь. Но остался свидетель, который в ванной совершал омовение, готовясь к намазу.

Спецслужбы сделали свое грязное дело. Однако продолжали звучать песни чеченского барда о свободе и мужестве, вдохновляя защитников Родины на борьбу.

Чечня стала независимой. В этом немалая заслуга и Имама Алимсултанова. Народ почтил память певца, признав его Певцом Свободы. Проводить певца в последний путь собрались тысячи его поклонников. Каждому хотелось отдать дань пламенному борцу за независимость Родины. Заслуги Имама перед Отечеством отмечены орденом Чечни «Къоман сий» («Честь народа»).

«Я не предполагал, что его так любит народ, — сказал дядя Имама. — На похоронах было столько людей, как будто умер самый уважаемый мулла. Мне иногда казалось, что Имам просто пел и развлекал, но, когда на похороны пришло такое огромное число людей, когда приехали генерал Масхадов, Шамиль Басаев, Руслан Гелаев и другие командиры, я понял, что его творчество больше чем искусство — в его пении звучала душа народа».

Много теплых слов было сказано в тот день об Имаме, но слова Масхадова я запомнил навсегда: «Такие чистые во всех своих делах и помыслах, мужественные парни рождаются раз в сто лет. Имам один стоил десяти российских дивизий. Трудно оценить его вклад в нашу победу. Мы победили, потому что у нас были вот такие парни, как Имам. Дала геч дойла цунна».

Превозмогая боль и слезы,

Ты по Чечне шагал родной

И пел про горе и про грозы

Над окровавленной землей.

Внушая ужас оккупантам,

Ты проклинал войну и смерть,

Пытаясь пламенным талантом

Лавину зла преодолеть.

Ты прочь отбрасывал снаряды

И заслонял от пуль детей,

На битву поднимал отряды

Горячей песнею своей.

Слышней разрывов и пожаров,

Поправ растерянность и страх,

Рыдала гордая гитара

В твоих уверенных руках.

На фронте ранен и контужен

И вновь накрыт взрывной волной,

Ты был всегда вайнахам нужен,

Как хлеб, как небо над землей.

И потому, судьбой хранимый,

Вставал и снова пел сильней

Во имя Родины любимой

И солнца мирного над ней.

Твои пронзительные песни

Врагам пощады не дадут,

Они стремились с нами вместе

Брать каждый вражеский редут.

Тебя сгубить, страшась открыто,

Героев тайно истребя,

Спецслужбы наняли бандита,

Что подло выстрелил в тебя…

Но ты не сгинул и поднялся,

Обняв гитару, как сестру,

И звонкой песней распластался

На с гор сорвавшемся ветру.

В земной печальной круговерти,

Где не щадит героев смерть,

Ты — нет, не умер! Ты в бессмертье

Ушел и продолжаешь петь.

Я вижу, вижу сквозь пожары,

Сквозь дым, плывущий к облакам,

Как ты стоишь, обняв гитару,

И улыбаешься векам…

Трудно смириться с мыслью, что Имама нет. Его голос по-прежнему звучит из окон каждого дома. Перед глазами его живой образ: высокий, худощавый парень с роскошными волнистыми волосами, черными пронзительными глазами, смотревшими, казалось, прямо в душу каждого слушателя, с суровыми чертами лица. Помню, однажды Имам, прочитав мою небольшую поэму о Владимире Высоцком «Последняя песня», сказал: «Я завидую ему, даже мертвому. Если о нем пишут такие стихи, значит, он жил не зря».

Сегодня я завидую Имаму. За те восемь лет, что мы знали друг друга, он сделал больше, чем многие успевают сделать за всю свою жизнь. Он жил не зря, погиб во имя свободы и независимости Чечни. А что может быть прекраснее этого! О нем напишут стихи, поэмы. Его имя уже сейчас стоит в одном ряду с именами лучших сыновей и дочерей чеченского народа. Разве это не самая большая честь, какой может удостоиться человек? Да, он мог выбрать другой путь, жить в достатке, радоваться окружающему миру, любоваться своими прекрасными детьми. Но он не был рожден для спокойной жизни. Путь его был иным. Недоступный многим путь героя.

И да будет он благословен!

Наши судьбы связались в железную сеть –

Сотни раз посылали нас голыми — в смерть.

Жернова всех историй мололи нас в пыль,

Но мы вновь поднимались,

Как вещий Шамиль!

Нас сжигали в сараях, гноили в степях,

Из родимого края нас гнали в цепях.

Беспощаден был бой, краток был разговор,

В стариков и детишек стреляли в упор…

Имена палачей наших наперечет

Знаем мы, потому что их время придет!

Мы за все им отплатим отныне и впредь –

Пусть сто раз посылают нас голыми — в смерть,

Пусть сто раз в нас стреляют, стирают с земли,

Час придет — мы поднимемся войском вдали!

Час придет — мы в глаза поглядим им в упор

И коротким, как вздох, будет наш приговор!

Пусть припомнят они, прежде чем умереть,

Как они посылали нас голыми — в смерть…

Из книги Мусы Гешаева «Знаменитые чеченцы»