Отрывок из книги американского историка Дугласа Смита «Российская миссия. Забытая история о том, как Америка спасла Советский Союз от гибели».
Сто лет назад, осенью 1921 года, началась одна из самых масштабных гуманитарных операций в истории: сотрудники Американской администрации помощи (ARA) прибыли в Советскую Россию, чтобы организовать борьбу со смертельным голодом, охватившим Поволжье и многие другие области РСФСР. Бедствие приняло такие масштабы, что власть большевиков оказалась на грани краха, и советское правительство было вынуждено обратиться за помощью к «западной буржуазии».
Одним из самых страшных проявлений бедствия было людоедство: даже в подцензурных советских газетах мелькали смутные слухи об ужасах, которые творились в голодных губерниях.
Немногие советские чиновники готовы были говорить с американцами об этом кошмарном аспекте голода, в основном потому, что стыдились представлять свою страну в дурном свете. Тем не менее некоторые делились тем, что знали сами: так, они утверждали, что с пойманными людоедами не церемонились — их судили и наказывали, а порой даже приговаривали к смертной казни.
Официально АRА спускала эти ужасы на тормозах, чтобы никто не мог обвинить американцев в дешевой попытке привлечь к себе внимание. Инструкция для сотрудников миссии, общавшихся с журналистами, гласила, что «нужно тщательно избегать любых намеков, что Американская администрация помощи подтверждает существование людоедства».
Подробнее об этом — в отрывке из книги американского историка Дугласа Смита «Российская миссия. Забытая история о том, как Америка спасла Советский Союз от гибели» (только что вышла в издательстве Corpus) — самом подробном на сегодняшний день исследовании голода в Поволжье 1921–1922 годов.
Пересказ книги Дугласа Смита можно почитать здесь и здесь.
⤢
Перевод с английского Евгении Фоменко
Оригинальное издание: ‘The Russian Job: The Forgotten Story of How America Saved the Soviet Union from Ruin’, by Douglas Smith (Farrar, Straus and Giroux, 2019)
Сотрудник ARA Генри Вольф, школьный учитель истории из Огайо, писал брату Эдди, учившемуся в Академии Филлипса в Массачусетсе:
«Здесь не стихают слухи о людоедстве. Говорят, были случаи, когда голодающие люди ели трупы. Я слышал странные истории, но не знаю, правдивы ли они».
Отправив это письмо 12 февраля из Самары, он вскоре отправился в посад Мелекесс, расположенный примерно в 400 километрах от Самары. Оттуда Вольф снова написал Эдди 5 марта:
«Почти в каждой деревне, которую мы посещали, нам рассказывали о людоедстве. О нем сообщали надежные люди, слова которых подтверждали все жители деревни <…> Здесь, в этом городке, в тюрьме сидит женщина, которая съела своего ребенка (никому не говори об этом). Сегодня я ее увижу. Ты и представить себе не можешь, в каких ужасных обстоятельствах пребывают крестьяне в зоне голода».
Вольф захотел устроиться в АРА, как только услышал о переговорах в Риге. В августе 1921 года он приехал в Нью-Йорк, чтобы лично подать заявку, не дожидаясь подписания договора. Сотрудник АРА сказал, что с ним, возможно, свяжутся позже, но не стал ничего обещать, поскольку в отделении уже скопилось около 500 заявок от кандидатов.
Вольф подождал несколько дней, надеясь получить обратную связь. «Чем больше я думаю об этом российском проекте, тем больше он мне нравится и тем больше я надеюсь, что меня возьмут в штат», — написал он матери. Но с ним так и не связались, поэтому Вольф отправился обратно в Огайо готовиться к очередному учебному году.
Это и рядом не стояло с его службой добровольцем во время войны, когда он был шофером санитарного автомобиля — сначала в Американской полевой службе, а затем в Красном Кресте в Италии, где встречался с Хемингуэем и Дос Пассосом. Подобно многим другим представителям своего поколения, Вольф скучал по острым ощущениям, которые успел испытать в Европе. Той осенью он отправлял в АРА письмо за письмом, но вакансий для него не было. В конце концов в декабре ему сообщили, что он получит работу, если сможет подготовиться к отъезду из Нью-Йорка 7 января. С собой велели взять теплое белье, сапоги, галоши и спальный мешок.
Когда в конце января Вольф прибыл в Москву, он с удивлением понял, что служба в армии не подготовила его к работе в России. На вокзале стояла неописуемая вонь, в темноте ютилась масса оборванцев. Через два дня, по дороге с самарского вокзала в отделение АРА, Вольф увидел, как две собаки на улице дерутся за полусъеденный труп. Ужаснувшись, Вольф посмотрел на шофера, но тот и бровью не повел. Подобное было в порядке вещей. На прогулке после ужина Вольф насчитал четырнадцать трупов, которые валялись на улицах прямо возле резиденции сотрудников АРА.
Большую часть времени Вольф работал на севере Самарской губернии, в Мелекессе (ныне Димитровград), где был единственным американцем. Объезжая окрестные деревни, он видел те же тяготы, что описывали другие сотрудники АРА: окоченевшие трупы лежали в амбарах, как дрова, ожидая весеннего захоронения; в зловонных больницах не хватало коек, одеял, аспирина и мыла; ходячие мертвецы с ввалившимися глазами и пустым взглядом едва переставляли ноги, а затем и вовсе от изнеможения валились на заснеженную улицу.
Вольфу были особенно любопытны «бесчеловечные преступления» — так он называл кошмарные поступки, на которые людей толкал голод. В деревне за деревней он встречал крестьян, которые признавали, что ели человеческую плоть — хоть с найденных трупов, хоть с убитых ради пропитания людей.
Одержимый этими историями, Вольф несколько недель шел «по следу людоеда», как он написал в начале марта коллеге по АРА Уильяму Шефроту, и помогала ему «надежная информация о людоедах», предоставленная местными чиновниками. На всякий случай он всегда брал в поездки револьвер. Одно дело — слушать рассказы о людоедах и совсем другое — поймать их с поличным. «Если удастся это показать, возможно, АРА пригодятся эти сведения».
Вскоре после этого Вольф нашел что искал и вместе с советскими помощниками сфотографировался с находкой, всем своим видом показывая, что исполнил свою задачу. АРА получила доказательства. Вольф отправил снимок московскому начальству.
⤢
Генри Вольф (второй справа) со свидетельствами каннибализма. К несчастью, подробности о фотографии — где она была сделана, кто стоит рядом с Вольфом, как были обнаружены части тел — были утеряны.
По официальным советским донесениям, первые случаи каннибализма были зафиксированы летом 1921 года. Правительство, что неудивительно, такие сообщения тревожили, и все же оно не запрещало публиковать статьи о них в ведущих газетах — «Правде» и «Известиях». Однако уже весной 1922 года некоторым чиновникам стало казаться, что пресса заходит слишком далеко. Нарком здравоохранения Николай Семашко жаловался на страницах «Известий», что пресса освещает происходящее, как «бульварную сенсацию». Полученные из вторых рук истории газеты преподносили как факты, а репортеры вся больше склонялись к преувеличениям и необоснованным спекуляциям.
Критика Семашко подтолкнула врача и поэта-любителя Льва Василевского провести собственное исследование людоедства. По мнению Василевского, проблема была слишком серьезна, чтобы отмахнуться от нее или отдать ее на откуп беспринципным репортерам. Нужно было установить истину и наказать виновных, а в случае невменяемости — отправить их в специализированное учреждение.
Василевский решил провести серьезное расследование, побеседовать с врачами, государственными и местными чиновниками и изучить материалы, собранные самарским «Музеем голода», который двое местных ученых основали, чтобы документировать ужасы голода и способствовать просвещению общественности. В музейных коллекциях хранилась серия жутких фотографий людоедов, как правило снятых вместе с фрагментами тел, которые были найдены у них при аресте. Фотографии голодающих крестьян и людоедов также демонстрировались на разных государственных выставках, которые знакомили людей с ужасами голода.
В 1922 году Василевский опубликовал на основании своих исследований брошюру «Жуткая летопись голода (самоубийства и антропофагия)». Скупым языком он составил леденящий душу каталог убийств, насилия, безумия и неописуемых страданий. Он цитировал башкирскую версию «Известий»:
«В кантонах очень часты случаи употребления человеческого мяса. Доведенные до одичания голодные люди режут своих детей и едят. Едят трупы умерших от голода».
Василевский также привел слова чиновника из села Большая Глушица в Пугачевском уезде, который выразил опасение, что теперь всем «грозит полное людоедство». По свидетельству Василевского, случаи каннибализма исчислялись сотнями, и он предполагал, что их количество будет расти по мере усугубления голода и ослабления табу на поедание человеческой плоти.
⤢
Лев Маркович Василевский. Жуткая летопись голода: (Самоубийства и антропофагия).
Изд. Уфимского Губполитпросвета, 1922
Именно опасение «психологической инфекции» заставило Василевского опубликовать свое исследование, поместив на первую страницу предупреждение, что его не стоит распространять в зоне голода: он опасался, что читатели сделают неверные выводы из его работы.
Среди случаев, описанных в «Жуткой летописи», была история трех подростков из Уфимской губернии. Прежде чем их поймали, они заманивали маленьких детей в стоящую на отшибе избу, душили, разрубали тела на части, варили и съедали. Власти не смогли установить точное число их жертв. Подростков отправили в специализированное учреждение для малолетних преступников, где надзиратели разделили их из страха, что они продолжат совершать преступления, пребывая в заключении.
Василевский побеседовал с врачом, который проводил собственное исследование. Тот счел этот случай особенно тревожным. Оказалось, что у троих заключенных дома было достаточно еды, а потому они занялись своими жуткими делами из чистого любопытства. На допросах они казались нормальными, спокойными и даже вежливыми, но он не сомневался, что их «помешательство достигло критической стадии, и надежды на выздоровление уже не было».
Их случай напомнил Василевскому о прочитанном в курской газете: «Люди перестали быть людьми. Потухли человеческие чувства, проснулся зверь, не имеющий разума и жалости». Хотя Василевскому пришлось с этим согласиться, он настаивал, что происходящее было не проявлением русского характера, а закономерным результатом долгих лет страданий и мук.
В этом Василевский был прав. Случаи каннибализма наблюдались во время голода в других частях света, например в Ирландии времен Конфедерации XVII века и в Китае периода Большого скачка при Мао. Примерно в одно время с брошюрой Василевского Самарское государственное книжное издательство выпустило «Книгу о голоде», гораздо более полную работу, в которую вошли официальные документы — телеграммы, письма, фотографии, протоколы допросов и милицейские сводки, — страшным образом описывающие множество случаев убийств, самоубийств и каннибализма.
⤢
Три арестованных за людоедство женщины с вещественными доказательствами преступления
В подробностях был изложен случай 56‑летнего неграмотного крестьянина Петра Мухина из села Ефимовка Бузулукского уезда. 12 января 1922 года, давая показания следователю Самарского губернского революционного трибунала Балтеру, он сказал, что его семья не ела с прошлогодней Пасхи. Сначала они питались травой, кониной, а затем стали есть кошек и собак. После этого им пришлось собирать кости и перемалывать их в пригодную для употребления пасту. Но затем закончилась и она, а животных в селе не осталось.
«В нашем селе масса трупов, которые валяются по улицам или складываются в общественном амбаре. Я, Мухин, вечерком пробрался в амбар, взял труп мальчика лет семи. Я на салазках привез его домой, изрубил труп топором на мелкие части и вечером стали варить. Потом мы разбудили детей — Наталью 16 лет, Федора 12 лет и Афанасия 7 лет — и все вместе ели. За одни сутки мы съели весь труп, так что остались лишь одни кости. У нас в селе многие едят человеческое мясо, но это скрывают».
Вскоре после этого член сельсовета спросил у Мухина, правдивы ли слухи о том, что они ели человечину. Мухин сказал, что это правда, ведь в деревне многие ею питаются, хоть и не говорят об этом. Его привели в сельсовет на допрос.
«Вкус мяса мы в настоящее время не помним, так как ели мы человеческое мясо в состоянии беспамятства. У нас никогда не было случая, чтобы с целью получить человеческое мясо кого‑либо убивали. У нас полно трупов, и мы никогда не думали даже о том, чтобы убить кого‑либо. Больше я показать вам ничего не могу…»
⤢
Людоед Петр Капитонович Мухин
В тот же день Балтер допросил 28‑летнего зятя Мухина, Прокофия, бывшего красноармейца. Он сказал Балтеру, что за неделю до того, как он начал есть человечину, ему пришлось за 10 дней похоронить деда, отца и мать. Все они умерли от голода. Ранее, весной 1921 года, он похоронил своего единственного сына, который скончался от голода в возрасте двух лет.
За неделю до Рождества беременная жена Прокофия Степанида принесла домой вареную человечину, которой с ней поделился отец, Петр Мухин, и они съели ее вместе с сестрой Прокофия Ефросиньей. Их троих арестовали и привели в сельсовет, куда принесли также фрагменты человеческих тел, обнаруженных у них дома. Их три дня держали без еды, а затем отправили в Бузулук, до которого было четыре дня пути. По дороге их не кормили, поэтому они спросили у одного из сопровождающих, можно ли им съесть человечину. Он этого не позволил, потому что в документах она значилась уликой. Не послушав его, крестьяне все равно ее съели.
Самого Мухина, его дочь и зятя поместили в Бузулукский исправительно-трудовой дом, где в середине января их осмотрел психиатр из Самарского университета. По его мнению, ни один из них не демонстрировал «ни бреда, ни обманов чувств (галлюцинаций и иллюзий), маниакального возбуждения, меланхолического состояния и тому подобных картин душевного расстройства». Они не были ни сумасшедшими, ни невменяемыми, а пребывали в здравом уме. Один лишь голод заставил их заняться трупоедством, и они не представляли угрозы для общества:
«Они представляли собою обычных нормальных субъектов, поставленных в исключительное внешнее условие, принудившее их к совершению актов античеловеческих и не свойственных нормальным проявлениям человеческой природы».
Неизвестно, какая судьба постигла далее Мухина, его дочь и зятя. Будничный тон, которым каннибалы описывали свои действия, весьма типичен. Согласно отчету инспектора АРА по Пугачевскому уезду Зворыкина, однажды отведав человеческой плоти, голодающие переставали считать трупоедство преступлением. Труп, лишенный души, становился пищей — либо для них, либо для «червей в земле». Зворыкин отмечал: «Говорят об этом с каким‑то тупым равнодушием и спокойствием, и порой кажется, что разговор идет о какой‑нибудь дунайской селедке». В этом уезде людоедство стало таким привычным делом, что крестьяне даже обратились к властям с просьбой его узаконить.
Неудивительно, что такое творилось в Пугачевском уезде Самарской губернии. Эта часть Поволжья, куда входил и Бузулук, где жили Мухины, страдала особенно сильно. К июлю 1922 года численность ее населения сократилась с 491 тысячи до 179 тысяч человек: всего за два года более 100 тысяч умерли от голода и болезней, 142 тысячи были эвакуированы государством и различными гуманитарными организациями, а еще около 70 тысяч просто исчезли без следа.
Пугачевский уезд находился далеко от железных дорог, а потому был отрезан от внешнего мира и принужден выживать самостоятельно. Именно в таких местах отчаявшиеся жертвы голода обращались к каннибализму.