Дороги до калининградского аэропорта Храброво было полчаса, и все это время таксист не умолкал; говорливый попался товарищ. Успел рассказать он многое — главным образом про свой дом, полную чашу: банька, биллиардная, хозяйство, коллекция патефонов, пятеро внуков: счастье! Потом рассказ его соскочил на сам этот, собственно, дом — и удивительное везение, сопутствовавшее его деду, которого перевели в Калининград и поселили тут после войны: дом-то оказался готовенький, со всей немецкой обстановкой, и печи еще теплые были, хоть сейчас обедай…

Водила рассказывал про это, как рассказывают про найденный клад; даже тенью смущения не дрогнул его голос. Он действительно не видел эту историю ни с какой стороны, кроме своей; судьба бывших хозяев дома не тревожила его душу, хотя, чтобы догадаться о ней, нужно было сделать всего один шажок в воображении — в сторону от теплой чужой печи, которая вдруг почему-то стала твоей…

Но он не сделал этого шага.

«Вульгарность человеческого сердца», по Бродскому. Да, — но и надежное геополитическое воспитание патриотических чувств, давно отшибленных для любого сомнения. Распознаватель «свой-чужой» встроен в мозг, как в военный истребитель, и ничего, сверх этого нехитрого инструмента, не требуется для ориентации в этическом пространстве.

Калининград, разумеется, наш. И остров Шикотан наш. И Крым тоже наш.

Погодите, погодите, но где же логика?

Где, где…

Все наше, говорят вам! И то, что кто-то забрал у нас, и то, что мы забрали у кого-то… А когда исторический маятник понесется обратно, прямо по судьбам наших внуков, — понесется, расчищая наши дома для неведомых захватчиков, — ничто даже не срифмуется в несчастных головах, вот ведь что удивительно.

Как в старом анекдоте:

— А нас-то за что?