За листовки, брошенные в партер, на которых было напечатано стихотворение собственного сочинения «Спасибо, партия, тебе», Новодворскую посадили в Лефортовскую тюрьму по обвинению в призывах к свержению советского строя (ст. 70 УК РСФСР, 1960, антисоветская агитация и пропаганда). В 1970-м, после проведенной психологической экспертизы, Новодворскую переводят в Казанскую психиатрическую больницу с диагнозом «вялотекущая шизофрения, параноидальное развитие личности». В больнице пациентов, как вспоминала Новодворская, избивали, связывали, пытали бормашиной, вводили сульфазин или «серу», газообразный кислород, галоперидол. Также применяли электрошок и создавали шок инсулиновый.

«Мало того что из спецтюрьмы выходит зомби, лишь внешняя оболочка бывшего человека, выжженная изнутри беспредельной ненавистью, предельным унижением и непозволительными для мыслящего существа страданиями. Но этот зомби еще и вынужден вести загробное существование». «Смерть в Лефортове была недосягаемым благом, изысканным дефицитом, сказочным сном. Она могла только присниться». (Из книги «Прощание славянки»).

Ольга Иоффе, диссидент: Меня арестовали в декабре 1969 года. Я оказалась в Лефортово после обвинения по 70-й статье за распространение листовок, которые я даже не успела нигде раскидать. В них было написано, что возвращаются сталинские времена. Соседка по камере рассказала мне, что ее бывшая подельница сидела с девушкой, которую арестовали в Кремлевском дворце съездов — она там раскидывала антисоветские листовки. Девушку звали Лера Новодворская. Меня этот поступок поразил: раньше я о ней ничего не слышала. Ее там сразу арестовало КГБ по обвинению в антисоветской агитации, по 70-й статье, как и у меня. После того как меня за политическую деятельность признали невменяемой, я попала в Казанскую психиатрическую больницу. И тут я узнала, что Леру тоже признали невменяемой и тоже привезли в Казань. В это время в одном отделении с Лерой сидела Наталья Горбаневская. Казань — это действительно страшное место. Не знаю, какими лекарствами пичкали Леру, но мне тогда давали галоперидол в таблетках. Не в уколах, что страшнее, но все равно это ужасная боль. Основная масса людей в психбольнице состояла из женщин, которые сидели за убийства. Там было два отделения, и Леру поместили не в то, где была я. Я хотела с ней познакомиться. Иногда, когда мы гуляли, через дырочку в заборе я ее подзывала к себе поговорить, и она подходила. Я ничего там не могла увидеть, кроме ее носа. Она мне читала свои стихи. После этого мы в жизни никогда больше не встречались. «Идея с театром родилась у меня в тот вечер, когда в Театре оперетты из какой-то ложи или с балкона к нам в партер упала программка. Весь мой угол поднял головы, глаза у некоторых жадно заблестели, а один зритель даже сказал вполголоса: «А если бы это было что-то другое?» Я поняла, что люди чего-то такого ждут… Наибольший эффект обещал Дворец съездов, там огромный зал и в праздничный день дадут что-нибудь идейное (дали оперу «Октябрь»). Оставалось придумать текст». (Из книги «По ту сторону отчаяния»)

Спасибо, партия, тебе

Спасибо, партия, тебе

За все, что сделала и делаешь,

За нашу нынешнюю ненависть

Спасибо, партия, тебе!

Спасибо, партия, тебе

За все, что предано и продано,

За опозоренную Родину

Спасибо, партия, тебе!

Спасибо, партия, тебе

За рабский полдень двоедушия,

За ложь, измену и удушие

Спасибо, партия, тебе!

Спасибо, партия, тебе

За все доносы на доносчиков,

За факелы на пражской площади

Спасибо, партия, тебе!

За рай заводов и квартир,

На преступлениях построенных,

В застенках старых и сегодняшних Изломанный и черный мир…

Спасибо, партия, тебе

За ночи, полные отчаянья,

За наше подлое молчание

Спасибо, партия, тебе!

Спасибо, партия, тебе

За наше горькое неверие

В обломки истины потерянной

В грядущей предрассветной мгле…

Спасибо, партия, тебе

За тяжесть обретенной истины

И за боев грядущих выстрелы

Спасибо, партия, тебе!

Старенькая, видавшая виды служительница театра шептала мне: «Уходите скорей!» Но мне нужен был процесс, и я наконец дождалась. Штатный гэбист, проводивший с семьей уикенд, явился в бельэтаж и спросил, не я ли распространяю листовки. Я горячо подтвердила, что именно я. Он вцепился в меня так, как будто я собиралась бежать, вывел из зала в фойе и стал просить у зрителей помочь меня задержать, хотя свободно мог сделать это один. От него все отмахивались, дожевывая свои конфеты и блины. Один юноша даже сказал, услышав от чекиста про листовки: «Спасибо, что сказали. Пойду возьму, если осталось». (Из книги «Прощание славянки».)