1.

Литератору, привыкшему строить оценочные суждения вокруг явлений современной поэзии, о таких стихах говорить трудно – они слишком просты по форме и слишком «крупны» по содержанию.

Просты? Асламбек Тугузов в совершенстве владеет всем арсеналом русской силлабо-тоники, каковой она доросла до начала ХХ века. Никогда ни единой, даже нарочитой, погрешности против ритма, ни единой попытки поиграть ударениями или паузами, поэкспериментировать с рифмами. Максимум, что в этом смысле он позволяет себе, — почти непроизвольные анжабеманы-переносы на стыке строк:

И кажется, что ничего не болит,

Что счастье, да вот оно рядом сидит,

И смотрит большими глазами,

И что-то читает губами

По памяти…

Или – если о рифмах: погрущу – покрошу, достать – асфальт, дрябло – яблонь, вечен – подвешен… Это, пожалуй, максимальная вольность, которую дотошный аналитик версификаций обнаружит в стихах Асламбека Тугузова. Формально у него всё всегда до предела точно, всякий шар ложится в лузу, словно заранее для него приготовленную. Причём приготовленную – очень давно. Так и слышу сердитый возглас поборника необходимой для поэзии ХХI века возрастающей «новизны»: Тугузов пишет так, как будто до него не было ни Маяковского, ни Сельвинского, ни Вознесенского, ни тем более – Бродского… Эти стихи лишены «филологической избыточности», на которую обычно реагирует воспитанный в духе постмодернистских ожиданий читательский слух.

Но как только мы отказываемся от этих ожиданий и освобождаем восприятие для даровой, не отягощённой новаторскими поползновениями лирической красоты, — энергия огромной силы приподнимает нас над землёй. Потому что содержание, смысловой объём стихов Асламбека Тугузова – значительны и масштабны. Причём этот масштаб, эта «крупность» — не от стремления предстать «крупным», хотя бы самому себе в собственных поэтических грёзах: в этом грехе Тугузова заподозрить невозможно. Его поэзия – серьёзна от самого первого посыла, от корней. Серьёзна и необратима, как пламя, в котором форма бесследно сгорает, становится незаметна и удерживает на себе мысль, образ, метафору, как удерживает отражение не видимая зрителю чистейшая зеркальная поверхность.

2.

Вот ведь парадокс: начинаешь рассуждать о стихах, по форме вроде бы совсем не модных, — и тут же ввязываешься в бой с целым роем прогрессивных знатоков и ценителей.

Читаю недавно о стихотворении молодой «актуальной» писательницы: ах, как замечательно она «всё снижает». Отлично! Значит, главное в современной поэзии – как можно основательнее «всё снижать»?

Так вот, у Тугузова – наоборот. Вопреки уже устоявшимся художественным канонам, он постоянно и настойчиво поднимает читателя до той планки духовного зрения, до которой дотянулся сам. А планка установлена высоко. Лирический герой Асламбека Тугузова – рыцарь-паладин духовного пути, или, говоря языком Ислама, мюрид на дороге к истине. Не зря читатели уже усмотрели в образной системе его поэзии ростки суфизма. Да, конечно, влияние суфизма, самой прекрасной и привлекательной ветви Ислама, у Тугузова очевидно – погружаясь в его лирическую стихию, читатель всё время чувствует абсолютную вертикаль бытия, увенчанную мудрым замыслом Творца, которая, как несгибаемый алмазный позвоночник, несёт на себе ускользающе малую – с точки зрения вечности – жизнь смертного человека. При этом герой Тугузова отнюдь не по облакам шествует. Его судьба – война, разруха, смерть, боль, бесконечные утраты. Ему пришлось пережить беды, на которые столь щедрым оказалось роковое порубежье тысячелетий. Но испытания, выпавшие на его долю, ведут не к отрицанию Бога и мира, а к приятию основ жизни, не к «снижению», а к возвышению «твари Божией» — к смирению перед Абсолютом, к прощению врагов и согласию с мирозданием.

Надо жить, увеличив в разы

Жизнелюбия стойкое пламя.

В эти светлые дни уразы,

Я хочу разговеться с врагами.

Я хочу их понять и простить,

Потому что я тоже не вечен,

Потому, что за тонкую нить

К тем же пламенным

звёздам подвешен.

Так что, если продолжать о влияниях, — придётся вспомнить и блистательную плеяду русских писателей, начиная, может быть, с Лермонтова. Помню своё детское впечатление от стихотворения «Выхожу один я на дорогу…». Такое чувство, будто поэт видел картину кавказской ночи – сверху. Как? Ведь ещё не было самолётов… И я решила тогда, что дар «видеть сверху» — это и есть поэтический дар. Асламбеку Тугузову способность «видеть сверху» присуща от рождения, потому что приобрести её нельзя – никакое влияние, никакое учение, никакие тренировки этого не дадут. Или ты – поэт, или – не поэт. И здесь – другой аспект вопроса, которого не могу не коснуться.

3.

Что такое дар? Как распознать в человеке дар художника, особенно художника слова? Одного желания называться поэтом – мало. Вон сколько их расплодилось за последнее время, жаждущих славы… Мало того, скольких жаждущих отметили милостями сильные мира сего! И – что? Кто из них действительно одарён, а кто ухитрился стать модным? У кого – критерии, право судить по «гамбургскому счёту»? Время, кажется, все карты спутало, все вехи снесло, все краски перемешало… И всё же.

Важнейшее качество стихов Асламбека Тугузова – глубокая подлинная органичность, естественность. Он поёт – как птицы поют, потому что петь – их родовое свойство. Редкое по нынешним временам для писателей качество. Тем более, когда речь идёт о лирике философской, о разговоре человека с чем-то высшим, нежели он сам; вернее, об осознании человеком себя как чего-то высшего, нежели он сам, и переживание этого всем своим земным, тварным, чувственным существом. Нарочно такое не придумаешь! Это рвётся из тебя на волю, как выдох после глубокого вдоха.

Светает. Над сумрачной бездной,

Свернув золотые шатры,

Отряды небесных созвездий

Старательно гасят костры.

А я, занесенный под самый

Мерцающий купол небес,

Смотрю, как играя тенями,

Внизу проявляется лес.

И как потихоньку, не сразу,

В папахах из льда и сурьмы,

Могучие горы Кавказа,

Как нарты, выходят из тьмы.

Дальнейшее – дело мастерства. И тут снова парадокс. Давненько не встречала я у наших русских поэтов столь чистой, внятной, празднично яркой, ироничной и опрятной русской речи, как у чеченца Асламбека Тугузова. Он – кровное дитя двух разных, порой противоречащих друг другу, культур. Поэт, настолько же русский, насколько чеченский. И самый воспалённый, самый сверлящий нерв его поэзии – внутренний раскол между двумя пластами фундамента, на котором зиждется весь его космос. Однако такое «движение тектонических плит» отчасти и делает эту мелодию уникальной. Наверное, какой-нибудь критик-блохоискатель, придирчиво потроша сборник Тугузова, обязательно зацепит ехидным пером пару-тройку неловкостей, оплошек и грехов по части русской грамматики. Ну и что? Бывают такие неловкости и оплошки, без которых стихотворение теряет очарование. У Лермонтова, помните? «Из пламя и света рождённое слово…» Попробуйте чем-нибудь заменить это «из пламя»! Пушкин же вообще уверял: «Поэзия, прости Господи, должна быть глуповата». Асламбек Тугузов поэтически настолько умён, что нисколько не тяготится время от времени быть детски наивным, апеллировать то к состраданию читателя, то к его способности испытывать священный трепет, то к его, читателя, собственной памяти, подчас тревожащей и больной.

Здесь как раз та степень творческой свободы, когда Поэт – «сам свой высший суд». Асламбек Тугузов не страшится чуть споткнуться в стремительном беге, потому что слишком хорошо знает, что дальше – полёт. Там, на вершинах, — область абсолютной свободы, последней свободы, доступной человеку. Там столько нежности, любви и печали, что становится слышно, как в каждом земном создании просыпается вечность…

Ничего не хочу, только эту волну ощущенья,

Что есть некая связь между гаснущим небом и мной.

Больше красок, мой брат, больше свежести и вдохновенья,

Больше света души и надежды, надежды земной.

МАРИНА САВВИНЫХ, член Союза писателей России, Председатель Издательского совета РИЦ «День и ночь».

Красноярск

31 августа 2020 г