Далхан Беноевский
Не живет с отвагой
рядом чувство страха.
У отваги праведная месть…
Издавна дороже жизни
у вайнахов
Были и достоинство и честь.
(Умар Яричев, «Дады-Юрт»)
В один из последних дней июля 2000 года в выпуске новостей, переданных по центральному телевидению России, прозвучала информация о том, что в Ачхой-Мартановском районе Чечни при попытке задержания оказал сопротивление и был убит известный полевой командир Далхан Хожаев. С некоторой долей иронии ведущий уточнил: «…так называемый бригадный генерал». Новость эта была оглашена как бы мимоходом, буднично, как нечто само собой разумеющееся: мол, в Чечне одним бандитом стало меньше… Телевидение настолько приучило российского обывателя к подобного рода сообщениям, что он перестал воспринимать гибель людей – неважно, боевиков ли, федеральных ли солдат или ни к чему не причастных мирных граждан — перестал воспринимать как трагедию. Он перестал чувствовать боль и забыл, что такое сострадание.
Но нас, тех, кто лично знал Далхана Хожаева это известие, хотя и не ставшее неожиданностью, ибо слишком рискованным был путь, который он себе избрал, потрясло. Не хотелось верить услышанному. Упрямый беноевец… Большой ребенок… Да, он находился в эпицентре войны. Но разве он мог погибнуть? Это было бы несправедливо. Не хотелось верить, что его больше нет. Однако 31 июля в сети Интернет на сайте «Кавказ-центр» под заголовком «Чеченская сторона подтверждает гибель Далхана Хожаева» прошла короткая информация: « Вице-премьер правительства Чеченской Республики-Ичкерия Ахмед Закаев подтвердил информацию о гибели известного чеченского ученого-историка, политика и командира Далхана Хожаева. Далхан Хожаев одним из первых стал кавалером высшей награды Чеченской Республики-Ичкерия «Къоман сий» («Честь нации»), которую ему вручил лично президент Джохар Дудаев. Активный участник национально-освободительного движения Чечни. Автор более десяти научных работ и монографий. В мирное время возглавлял Департамент архивов ЧРИ. С началом агрессии принимал самое активное участие в боевых действиях, возглавлял штаб бригады особого назначения, которой командовал Ахмед Закаев».
В одной из народных чеченских песен говорится: «Когда мне сказали, что жизнь разрушится, будет крушение мира, я думал, что небеса упадут на землю. А оказывается, крушение мира – это смерть любимого человека, это смерть близкого товарища».
В тот июльский день для многих из нас, грозненцев, интересующихся историей и культурой чеченского народа, рухнула Вселенная, имя которой – Далхан Хожаев.
Историк.
…По бескрайнему полю, по едва различимой в снежном буране дороге, бежала женщина. Холодный ветер, разгулявшийся над суровой казахстанской степью, трепал ветхую одежду, ноги в опорках, бывших когда-то обувью, проваливались в снег. В конце концов, это подобие башмаков, зацепившись за наст, совсем развалилось и завязло в снегу. Женщина так спешила, что, казалось, не заметила этого, а ее босые ноги не чувствуют холода. Порой она выбивалась из сил, еле-еле брела. Но не останавливалась, словно что-то гнало ее вперед, заставляя преодолевать неблизкий, в сорок километров, путь. Этим «чем-то» был страх за маленького ребенка, которого женщина прижимала к груди, стараясь защитить от холода и ветра.
Наверное, именно этим эпизодом из семейной хроники вошла в жизнь будущего ученого сама История, трагическая судьба его многострадального народа, ибо бегущая босиком по заснеженной казахстанской степи женщина – это его бабушка, а ребенок, которого она несла, — его мать.
Впоследствии Далхан поделится своими раздумьями: «Каково место моего народа в этом мире? Что предопределено ему Всевышним? Этот вопрос наверняка ставился многими чеченцами-патриотами. В годы тяжелейшей советско-российской дискриминации и я в мучительных размышлениях искал ответ. Сложившийся в моем воображении, воспитанном на книгах, преданиях и песнях романтический идеализированный образ Чеченца протестовал против несправедливости, дискриминации и унижения моего народа, вызывал боль, гнев и возмущение за многовековые обиды и геноцид. Для меня «Чеченец» стало не просто названием национальности, это было звание, титул, достойным которого был не каждый. Еще тогда, видя слабости, уродство, низменные пороки многих падших рабов, называвших себя чеченцами, я часто слышал с болью от друзей: «Нах бац вай нохчий» ( «Не все чеченцы мужчины»). И все равно я горячо любил свой народ, принимая его со всеми его недостатками, за его великое героическое прошлое, за его великую культуру, красивый язык, прекрасный облик, за его сохранившуюся веру». (Газета «Чеченец», №1, 1998 г.)
Через историю семьи, рода, воинственного беноевского тейпа он впитывал и переживал в своем сердце историю народа. Потому и очень рано почувствовал ответственность за свое звание – Чеченец. Духовная культура, открывавшаяся ему в рассказах отца и матери, в преданьях старины глубокой, учила его быть ответственным и за свое время, за ту эпоху, в которой выпало жить. И это чувство ответственности укрепляло в его сознании столь характерную для чеченцев философию сопротивления – сопротивления «самой мысли, что на народ можно давить, что его можно выселять, унижать, не позволять быть хозяевами на своей земле». Обостренное чувство собственного достоинства заставляло его кидаться в бой всякий раз, когда он видел попытки с чьей-либо стороны дать чеченцам понять, что они – люди второго сорта. Показателен в этом отношении такой случай. Далхан тогда учился на историческом факультете Чечено-Ингушского госуниверситета. Среди преподавателей был и знаменитый «придворный» историк обкома КПСС, профессор Виталий Виноградов. Те, чей сознательный возраст пришелся на 70-е – 80-е годы, на эпоху так называемого застоя, помнят, что именно этот умный и образованный человек из одному ему ведомых соображений, по велению или с соизволения партийных боссов манипулировал историческими сюжетами, «подгоняя» их к конъюнктуре момента. Его теория в отношении коренного населения сводилась к утверждению о том, что воинственный чеченский народ не способен к созидательному труду, что вся его история – это сплошные набеги на соседей, разбои и грабежи. Конечно, между таким преподавателем и студентом-патриотом не могло не возникнуть напряжения. А случай был такой. Ассистент Виноградова Дударов, желая, видимо, продемонстрировать студентам свою «демократичность», позволял себе во время лекций более чем фривольный тон. Внешне лощеный, похожий на карточного пикового валета, этот молодой человек не стеснялся «соленых» острот и двусмысленных анекдотов, нисколько не смущаясь присутствием в аудитории девушек. Далхан терпел-терпел, но однажды подошел к преподавателю и попросил впредь воздержаться от низкопробного юмора, ибо менталитет чеченцев, подчеркнул он, стиль взаимоотношений между юношами и девушками не позволяет выслушивать скабрезные вещи. Но Дударов только иронично улыбнулся в ответ и на следующей же лекции, глядя прямо на студента Хожаева, выдал очередную порцию пошлости. И тут произошло непредвиденное и для всех неожиданное. Лицо беноевца вспыхнуло, он медленно поднялся, подался всем своим крупным корпусом к Дударову и… врезал оплеуху. Что потом началось!. Далхана стали таскать по начальству, выяснять, что и как. Не надо забывать, что на дворе было начало 80-х годов, обком КПСС был всесилен. К тому же Виталий Виноградов являлся тогда героем дня: республика с его подачи готовилась праздновать фиктивную дату, названную «200-летием добровольного вхождения чеченцев и ингушей в состав России». Против засилья виноградовщины (такой термин вышел тогда из среды историков) осмелились открыто выступить только три серьезных ученых — сотрудники научно-исследовательского института истории, языка и литературы Якуб Вагапов, Абдула Вацуев и Магомед Музаев. Но едва они подали свой возмущенный голос против фальсификатора истории, как немедленно были выдворены из института и ушли простыми рабочими на завод. А тут какой-то студентишка-первокурсник! Какие тут церемонии? К ногтю его! Далхана вызвали в деканат, где в присутствии всех сотрудников факультета предложили извиниться перед Дударовым. Здесь не было однокурсников, которые могли бы поддержать его, одобрить хотя бы взглядами. Здесь он был один. Ему тем более трудно было отстаивать свои позиции, поскольку с детства привык уважительно относиться к старшим.
Только уверенность в своей правоте была в этот момент его опорой. Он отступил к окну и негромко, спокойно – он всегда разговаривал спокойно и негромко, если его не выводили из терпения – сказал, что если его будут заставлять просить прощения у Дударова, то он выбросится из окна. И все поверили. И испугались: все-таки третий этаж, разобьется, потом не оберешься хлопот. В университете еще не остыли от разбирательств по поводу выпавшего при неясных обстоятельств из окна, погибшего лидера литературного объединения «Прометей», тоже беноевца, Малика Ахмадова. А тут назревает новый скандал. Далхана оставили в покое, но с тех пор он был удостоен ярлыка «националист» и пристального внимания компетентных органов.
Далхан родился 18 апреля 1961 года в Грозном, в семье торгового работника Абдул-Азиза Хожаева и учительницы чеченского и русского языков и литературы Зуры Бибулатовой. Они были выходцами из села Новые (Малые) Атаги Шалинского района, принадлежали к беноевскому тейпу. Далхану впервые доведется побывать в Беное только во время войны, когда его, тяжело раненого, туда привезут друзья. Земля предков возродит его, даст силы еще на несколько лет борьбы.
Хотя он любил историю с детства, в науку пришел не сразу. Сначала, после окончания средней школы, поступил разнорабочим на цементный завод в Чир-Юрте. Отслужил в армии в Туркестанском военном округе. Закончил исторический факультет Чечено-Ингушского госуниверситета. Работал преподавателем истории и обществоведения в школе. Был методистом станции юных туристов. Там он познакомился со своей будущей женой Раисой Шатаевой.
В желанной творческой стихии Далхан оказался, поступив научным сотрудником в республиканский краеведческий музей. Он очень много работал в те годы не только как ученый, исследователь, но и как публицист, автор многих статей на научные, научно-популярные темы по истории, этнографии и культуре Чечни и Кавказа. Время перестройки благоприятствовало ему: хотя и с трудом, медленно, но все же снимались запреты с ранее замалчиваемых тем, заполнялись «белые пятна» истории, отбрасывалась созданная фальсификаторами шелуха. Вот тут-то и оказался востребованным тот материал, который годами упорным трудом накапливал молодой ученый.
…Мы познакомились с Далханом в 1988 году при обстоятельствах, которые характеризуют его как человека, очень внимательного ко всему, что касается истории и судьбы его народа. На свой страх и риск, не согласовав ни с кем в редакции ( а это был орган обкома партии – газета «Грозненский рабочий») я провела «круглый стол» на тему чеченских народных традиций и обычаев. В беседе участвовали такие знающие и заинтересованные люди, как Ахмад Сулейманов, Абузар Айдамиров, художник Борха Амирханов, режиссер театра Хусейн Гузуев, писатели Муса Ахмадов, Муса Бексултанов и Апти Бисултанов. Несмотря на новые веяния, избранная для обсуждения тема по-прежнему оставалась крамольной. До сих пор об обычаях, выработанных веками, писали только в негативном ключе: под рубрикой «Пережиткам – бой» самобытная национальная культура подвергалась беспощадной критике, однозначному осуждению. Она всячески вытравлялась, подменяясь «новыми советскими обрядами», где якобы общенациональному (а на деле – безликому) отдавалось предпочтение перед национальным. Я же решила сделать материал, рассказывающий об истоках вайнахской обрядности, о красоте и целесообразности тех или иных ритуалов и тех проблемах, к которым привело их уничтожение. А чтобы никто заранее не узнал о нашем замысле и не помешал нам, собрались дома у Абузара Айдамирова в Мескетах. Разговор получился острый, интересный и актуальный. Я подготовила материал под заголовком «Без прошлого и будущего нет». Больше месяца в редакции его, грубо говоря, «мурыжили». Главный редактор Д.Безуглый понимал, что поднятая тема злободневна, печатать статью надо. Но, с другой стороны, все, о чем там говорилось, настолько расходилось с прежними партийными установками, что сохранялся и определенный риск при опубликовании. В конце концов, из материала кое-что вытравили, кое-каким выражениям придали благопристойный «дипломатический» вид и напечатали. Несмотря на усеченный и приглаженный вариант, публикация произвела большой эффект. В редакцию хлынул поток читательских откликов. Помню, в одном письме была единственная фраза, написанная крупными буквами: «Ура! Наконец-то перестройка достигла и такой темной газеты как «Грозненский рабочий»! В числе откликов было и письмо тогда еще мало кому известного историка Далхана Хожаева. Меня оно тронуло тем, что было единственным, где автор хвалил не только саму публикацию, но отмечал и труд журналиста, сказав, что такую работу мог выполнить человек большого мужества и, несомненно, понимающий душу чеченского народа. Конечно, эта оценка, хотя и показалась мне, человеку довольно «робкого десятка», преувеличенной, в то же время польстила самолюбию. А через некоторое время в редакции детского журнала «Радуга», где работали Муса Ахмадов, Муса Бексултанов и Апти Бисултанов, мы с Далханом и познакомились. Немногословный, с негромким голосом, умеющий очень внимательно слушать собеседника, он производил хорошее впечатление, располагал к себе. У него была внешность человека, рядом с которым чувствуешь себя защищенным: светловолосый и светлолицый, с ладной, по-беноевски крупной фигурой, уверенными несуетливыми движениями он излучал добрую мужскую силу, скрытую до поры до времени, но которая, казалось, вырвавшись наружу, сметет все на своем пути. Я тогда подумала, что он, наверное, упрям и страшен в гневе, как бык. Думаю, что не ошиблась, потому что потом прочитала в книге самого Далхана такие слова о беноевцах : «В чеченском представлении истинный беноевец (ц1енна бено) выглядит как человек крупного телосложения, высокого роста, с большими ногами (есть даже поговорка «бакхий когаш болу беной»). Отличительная черта беноевцев это чистосердечность, доверчивость к людям и спокойный нрав. «Но если беноевца выведешь из себя, то его ничем не остановишь», — говорят люди». Этой характеристике в точности соответствовал сам Далхан. Горец по происхождению, никогда не живший в горах, он унаследовал от предков осторожную, мягкую, как у барса, пластику, свойственную жителям гор. Да, он был мужественным человеком, смелым и сильным – эти качества и раньше, и впоследствии, в годы войны, вызывали уважение со стороны окружающих, а порой у некоторых и зависть. Но в то же время он обладал и тем ценным качеством, которое испокон веков у чеченцев ставилось даже выше доблести – собар. Терпение, помогающее оставаться хладнокровным даже в критические минуты и принимать взвешенные решения, когда другие паникуют, теряют ориентацию.
Расскажу, как однажды мне самой довелось убедиться, сколь опасно испытывать терпение Далхана и каким жестким он может быть, когда дело касается болезненных национальных проблем. Мы уже были друзьями, активно сотрудничали, практически все статьи Далхана в «Грозненском рабочем» проходили через мои руки. Далхан, как специалист по Кавказской войне 19 века, много писал о ее героях, о сражениях, где чеченцы, благодаря храбрости, смекалке и ловкости, побеждали многократно превосходящего противника. И в статьях, и в разговорах на эту тему он всегда подчеркивал, особо выделял, что врагами чеченцев были русские. Вообще слово «русский» и в самом деле действовало на него как красный плащ на быка: оно его раздражало. За этим словом, по его представлениям, укрывалось все самое негативное. Однажды я все же попросила его поберечь мои национальные чувства и не «склонять» при мне русских подобным образом, что народ не виноват в ошибках и преступлениях правителей, что и в нем есть замечательные люди. Напомнила о Николае Раевском, который «восстал против пагубных действий на Кавказе» и покинул край, высказав свое возмущение как действиями Ермолова, так и в целом кавказской политикой России. «Да, — не без ехидства продолжил Далхан мою тираду, — один-единственный из всей той массы, которая здесь воевала. Никто из офицеров больше не последовал его примеру. Да и вообще, ты среди русских не жила и не знаешь, какой это народ…» Не помню уже, что мы друг другу говорили, но, слово за слово, оба вскипели. Эмоции били через край. В запальчивости мы так кричали друг на друга, защищая каждый свою национальность, что находящийся здесь же Магомед Музаев – дело было в краеведческом музее, Магомед работал тогда заместителем директора, — вынужден был буквально нас разнимать. Мы просто исходили гневом и ненавистью. После вмешательства Магомеда, каждый занялся своим делом. Немного поостыли. Я сожалела об этой ссоре, потому что относилась к Далхану с большим уважением. Мне не хотелось терять его расположение, но гордость и обида не позволяли сделать какие-либо шаги к примирению. Но Далхан во имя нашей дружбы все-таки сумел переступить через свою обиду: когда я собралась идти домой, он вдруг предложил проводить меня. Мы шли пешком от краеведческого музея, от центра города, до микрорайона. И говорили. Вот тогда он и рассказал о своей бабушке, босиком бегущей по снегу в казахстанской степи с ребенком на руках… А я рассказала свою семейную историю: о разорении родового гнезда в Твери, о репрессированном и погибшем в Сибири дедушке, о том, как выброшенная на
улицу (не в переносном, а в самом прямом смысле слова) бабушка с девятью детьми скиталась по миру, о детском воспоминании матери о кошке, которая не пожелала уйти от семьи и замерзла на развороченной печке… Мы говорили о народе и власти, о том, как они далеки друг от друга, как много страданий приносят простым людям неразумные политики. Мы решили больше не касаться «взрывоопасных» тем, чтобы не потерять нашу дружбу.
Позже мы окажемся с Далханом по разные стороны баррикад: он войдет в ближайшее окружение президента Дудаева, а я в газете буду отражать точку зрения парламентской оппозиции. Но это не помешает нам сохранить доброжелательные отношения и с уважением воспринимать выбор другого. Более того, после митингов 1993 года, когда оппозиция потерпит поражение, прольется кровь, а власть предпримет к инакомыслящим жесткие меры подавления, Далхан сочтет приемлемым для себя предупредить тех своих друзей из антидудаевского лагеря, которых репрессивные органы правящего режима занесли в списки наказуемых.
И еще никогда не забуду эпизод, случившийся осенью того же 1993-го года, в тягостной атмосфере, сложившейся после разгона митинга на Театральной площади, разгрома оппозиции, закрытия парламентской газеты «Голос Чеченской Республики». У меня дома уголовники учинят погром. Именно Далхан окажется рядом и поддержит меня. Я в растерянности мечусь среди первородного хаоса, хватаюсь за голову и только одно беспрестанно проговариваю: «За что?» Далхан молчит, подбирает разбросанные книги, пластинки ( на одной из которых – прямо на одухотворенном лице Анны Герман — отпечатался грязный след чьего-то ботинка), а затем тихо произносит: «Это сделали не чеченцы. Это выродки, ублюдки, даже если они чеченской национальности. Тебя в республике знают, нормальные люди этого не могли сделать. Я бы хотел надеяться, что после этого ты не обозлишься на нас, не возненавидишь чеченский народ…»
Честь нации была для него важнее всего, как в глобальном, общечеловеческом смысле, так и в частном – в глазах одного человека. Позже, в годы хасавюртовского перемирия, когда президент Масхадов начнет борьбу с криминалитетом, призовет к ответу похитителей людей, и один из них, наиболее известный и одиозный, скажет, что он готов поклясться на Коране, будто не занимается этим грязным делом, Далхан заявит, что вызовет его на дуэль – за оскорбление Корана.
И тот факт, что один из первых орденом «Къоман сий» («Честь нации») был награжден Хожаев – вовсе не случайность.
Все это будет впереди. Тогда, в 1988 году, мы еще и не подозревали, какое будущее нас всех ждет.
В тот год Далхан вступил в неформальный научный клуб «Кавказ», объединивший в Грозном патриотов чеченского народа и тех, кто недоволен советской властью. О том, какие настроения царили в клубе «Кавказ» свидетельствует то, что именно это общество организовало и провело первый экологический и политический митинг в Грозном, именно из недр этого общества вышли впоследствии такие влиятельные силы, как «Союз содействия перестройке», «Народный фронт Чечено-Ингушетии», особенно радикальный «Барт» (переросший в Вайнахскую демократическую партию). И именно в те годы, будучи сопредседателем общества «Кавказ», Далхан Хожаев становится самым активным популяризатором истории. В деле пробуждения интереса к исторической науке, к фактам прошлого чеченского народа он один тогда сделал больше, чем все научные структуры республики вместе взятые. Некоторые из коллег-ученых высказывали ему свое недовольство: не делает, мол, ссылок на их труды, стиль публикаций неакадемический, другие погрешности. Далхан мало обращал внимания на критику, много писал, много выступал. Успеху способствовало умение преподносить научные сочинения в доступном, популярном стиле. Его статьи будоражили общество, каждый раз становились событием политической значимости. Они вызывали у чеченской молодежи чувство великой гордости за славные дела предков, пробуждали стремление быть похожими на них, достойно нести их имена. Но мало кто знает, ценой каких усилий появлялась фамилия Хожаева на страницах официальной, но и самой популярной газеты республики – «Грозненский рабочий» (в годы перестройки переименованной в «Голос Чечено-Ингушетии», а после отделения Ингушетии – в «Голос Чеченской Республики»). Как-то Далхан зашел в мой кабинет с мрачным, недовольным видом. «Что случилось?» — спрашиваю. Он рассказал, что идет от моего непосредственного начальника — руководителя отдела пропаганды. Тот, продержав у себя целый месяц статью о шейхе Мансуре, только что вернул ее и честно признался, что даже не показывал редактору из опасения, что тот обвинит его в национализме. «Какой национализм? – удивилась я. — Сейчас уже другое время, как раз такие вещи открываются и печатаются. Ты оставь, я посмотрю».
Я подготовила статью, попросила известного ученого, доктора философских наук, к тому же ставшего вскоре секретарем обкома КПСС по идеологии Андарбека Яндарова написать вводную. В его комментарии были такие слова: «За более чем двести лет, протекшие после событий, связанных с Мансуром, оценка его личности и деятельности претерпевала глубокое искажение в дворянской буржуазной историографии прошлого. А в период культа личности к нему был прилеплен ярлык религиозного фанатика и турецкого эмиссара. Тогда и позже, в период недоброй памяти застоя, наша история во многом была деперсонифицирована, обезличена. Из-за сталинских репрессий мы не только заклеивали портреты в учебниках истории, но целые эпохи дореволюционной жизни сделались у нас безлюдными. Однако нельзя заставить народ забыть свое прошлое, и любое насилие над исторической памятью его чревато самыми пагубными последствиями для дела подлинного интернационализма… Перестройка, рост национального самосознания убедили нас в том, что историческая память народа также национальна по своей природе. Она чрезвычайно легкоранима, объемна и вместе с тем хрупка и необыкновенно вынослива. …На сегодня можно сказать совершенно определенно и однозначно: Мансур воевал не против русского народа, но против царского самодержавия. Не случайно в его отрядах были казаки, беглые русские солдаты… Данная публикация по такой сложной и глубокой проблеме, как личность Мансура, движение масс под его руководством, не может исчерпать всей темы. Здесь означены только некоторые важнейшие исторические вехи жизни и борьбы Ушурмы…»
С таким вот комментарием я отнесла статью редактору, минуя вышеупомянутого непосредственного руководителя. Разговор с Д.Безуглым, едва он взглянул на заголовок статьи, был коротким и крутым. Он сказал, что такими статьями я подтверждаю свою репутацию пятой колонны чеченских националистов. Ответила, что смотрю на историю русско-чеченских отношений как раз с позиции именно русского человека и считаю, что порочная практика фальсификации исторических событий и приводит к обострению, оборачивается, в первую очередь, против русских, отталкивает от нас другие народы. Если бы не искажались, не замалчивались такие исторические сюжеты, как Кавказская война 19-го века, как депортация, если бы своевременно им были даны объективные оценки, то многих негативных явлений сегодня бы не было…
Редактор оставил статью у себя, но долго, почти месяц, ничего о ней не говорил. Честно говоря, у меня и не было особой надежды на то, что, хотя и ошибочно, но слывущий в чеченской среде ярым шовинистом, наш редактор благосклонно отнесется к повествованию о человеке, возглавившем национально-освободительное движение против империи. Как сын своего времени, руководитель партийной газеты, Д.Безуглый следовал указаниям и предписаниям обкома. В то же время, обладая широким кругозором, замечательными профессиональными качествами, будучи ярким журналистом и волевым человеком, он, когда считал нужным, действовал по своему усмотрению и не боялся потом держать ответ за свои решения перед обкомом. Так произошло и в этом случае. Публикации подобного рода, как правило, согласовывались с обкомом, где существовал список исторических (впрочем, и современных тоже) персонажей, о которых воспрещалось упоминать в партийной газете. Но этот материал редактор опубликовал на свой страх и риск. Номер газеты со статьей «Правда о шейхе Мансуре» был раскуплен в киосках мгновенно. Об этом говорили коллеги на утренней планерке, которая начиналась в 9 часов. Не успели мы разойтись с планерки,- она проходила в кабинете редактора, — как раздался телефонный звонок. Это был высокий чин из обкома, к слову сказать, вайнахской национальности. «Ну, — не без сарказма поинтересовался он, — кого вы реанимируете в следующий раз?» «А в чем дело?» — резким, упреждающим возможную критику тоном парировал редактор. «Да нет-нет, ничего, пишите…» — сбавили тон в трубке. Так был дан «зеленый свет» следующим публикациям – о Байсунгуре Беноевском, имаме Шамиле, Ханкальском сражении, уничтожении Дады-Юрта.
В сентябре 1989 года, в 170-ю годовщину сожжения Дады-Юрта, в чистом поле на берегу Терека, на том самом месте, где когда-то стояло это село, впервые за многие десятилетия прошел траурный митинг. Его организовали научные сотрудники Чечено-Ингушского государственного объединенного музея, научно-исследовательского института истории, экономики, социологии и филологии и активисты общества «Кавказ». Разумеется, Далхан Хожаев был одним из инициаторов этого мероприятия. Несмотря на то, что день выдался холодный, сырой и ветреный, народу собралось очень много не только со всех концов республики, но и из Дагестана. Говорились проникновенные речи, обсуждалось наболевшее. Шло общение. А Далхан стал моим личным гидом, водил меня по полю, рассказывал эпизоды того далекого дня так, словно был их очевидцем:
— В народе сохранилось предание, как на рассвете сентябрьского утра 1819 года мать поднимает Бахадарана Мюстарга словами: «Вставай, сын, сейчас не время спать. Село окружено тройным кольцом врагов, и мулла с минарета призывает народ… Как орлица, я склонялась над тобой, когда ты родился в этот прекрасный мир. Но пусть молоко, которым я тебя вскормила, станет ядом, если ты покажешь себя трусом…»
Вообще, когда он рассказывал что-то из истории, то удивительно преображался. Обычно немногословный, становился красноречивым, приводил такие детали, такие эпитеты, что создавалось впечатление, будто он сам непосредственно участвовал в тех событиях. Он жил тем временем и оно жило в нем.
-Вот здесь, — показывал он, — стояла мечеть. Перед ней на площади Айбика – дочь основателя аула Дады Центороевского, и Заза – невеста Мюстарга, собрали девушек и устроили ловзар, чтобы песнями и музыкой вдохновлять защитников села.
Мне живо представилась эта картина: грохочет бой, рушатся под артиллерийскими снарядами дома, огонь и дым, свист пуль и стоны раненых – и над этим хаосом, на возвышенности, появляется плывущая в танце прекрасная девушка. «Илли о взятии Дады-Юрта» повествует: «И сказал Ортум: «Эти юноши не боятся смерти, они дерутся как львы, потому что их вдохновляет Заза, дочь Амарана. Стреляйте в нее из пушки…» Снаряд ударяет в минарет мечети, и его обломки становятся местом погребения отважной девушки.
-Только двое из всего аула остались в живых среди пожарищ: шестилетний и раненый четырехлетний мальчики, — продолжает свой рассказ Далхан. – Их подобрали сердобольные казак и солдат. Обоих вывезли в Петербург. Впоследствии один из них – Бота Шамурзаев – стал блестящим российским офицером с полной невероятных поворотов судьбой: талантливый наиб Шамиля, затем, волей трагических обстоятельств – снова майор царской армии. Другой – одаренный мальчик, воспитанный в Петербурге в семье Петра Ермолова, «чеченец из Дады-Юрта» с навечно застывшей тоской в глазах Петр Захаров, академик российской живописи, прототип героя поэмы Лермонтова «Мцыри»…
Я слушала взволнованный рассказ Далхана, чувствовала, насколько пронзительно-болезненна для него эта тема, и думала о превратностях отдельных человеческих судеб в контексте исторических перипетий : сегодня, через 170 лет, мы стоим на этом поле, где лилась кровь наших предков, и он, чеченец, рассказывает мне, русской, о той давней, но такой живой трагедии. Рассказывает так, что я чувствую эту трагедию, боль этой земли и боль за историческую судьбу своего народа, которому властьпредержащие из века в век отводят роль палача над другими народами. Я разделяю мнение великого гуманиста Толстого, изложенное им в «Хаджи-Мурате» и особенно в девятой главе, не пропущенной в этом виде цензурой: «…под предлогом внесения цивилизации в нравы дикого народа… слуги больших военных государств совершают разного рода злодейства над мелкими народами, утверждая, что иначе и нельзя обращаться с ними. Так это было на Кавказе… Чтобы отличиться или забрать добычу, русские военные начальники вторгались в мирные земли, разоряли аулы их, убивали сотни людей… Ермолов, один из самых жестоких людей своего времени, считавшийся очень мудрым государственным человеком, доказывал государю вред системы заискивания дружбы и доброго соседства. Мало того, что считались полезными и законными всякого рода злодейства, столь же полезными и законными считались всякого рода коварства, подлости, шпионства, умышленное поселение раздора между кавказскими ханами».
Каждое поколение по-своему выстраивает свои межнациональные отношения. Здесь многое зависит от того, насколько объективно будут оценены уроки прошлого. Нам, ставшим современниками перестройки, важно было отличить подлинник истории от ее отражения в кривом зеркале, именуемом партийностью исторической науки. Был же, был этот целенаправленный процесс искривления, лакировки, перекраивания давно прошедшей действительности. И было в свое время принято постановление ЦК ВКП (б) об оценке движения Шамиля, благодаря которому оно из национально-освободительного превратилось в реакционное и националистическое, его руководитель был объявлен прислужником турецкого султана и английского капитала, а герои – реакционерами и разбойниками. «Лишь в 1956 году, в новых исторических условиях, — писал академик А.Сахаров, — на научных сессиях, проходивших в Махачкале и Москве, ученые высказались против этих антинаучных оценок движения кавказских горцев. Была отмечена необходимость монографической разработки проблемы с раскрытием объективных прогрессивных последствий присоединения народов Дагестана и Чечни и всего Северного Кавказа к России…». Однако, как пишет он дальше, «по инерции запрета, инерции боязни, инерции инструкций и решений до сих пор мы не имеем ни одной полноценной книги по данной проблеме». Известно также, что на тот момент не было ни одной полноценной книги по истории вайнахов, а только отдельные «Очерки», не представляющие, однако, целостной связной картины прошлого. После депортации в Чечено-Ингушетии выросла целая плеяда ученых, чьи труды представляли и представляют несомненный интерес. Но они работали по отдельным узким темам в рамках академической науки. Отличие от них Далхана Хожаева, который, конечно же, не успел сделать в науке всего, что мог бы, в том, что он, во-первых, популяризировал историю, сделал ее достоянием широких слоев населения; во-вторых, именно ему принадлежит пальма первенства в создании полноценных книг по проблемам Кавказской войны. В годы войны нынешней им были выпущены солидные труды «Чечня в кавказско-русской войне» и «Великие сражения Чечни» ( «Сражения Чечни с российскими войсками в 18 веке»). Предисловие ко второй книге звучит как завещание, автор назвал эту работу своим газаватом.
… В том же 1989 году именно Далханом Хожаевым была развита тема другой национальной трагедии – Хайбаха. У нас в «Грозненском рабочем» в одной из статей Ахмада Сулейманова эта тема только была затронута, чуть-чуть обозначена – большего не позволяли обстоятельства того времени и статус областной партийной газеты. Материалы же, собранные Ахмадом Сулеймановым и потомком погибших в Хайбахе людей Саламатом Гаевым, перевел на русский язык и подготовил к печати Далхан Хожаев. Статья «Кровавый пепел Хайбаха», опубликованная в газете «Комсомольское племя» в подборке с материалом журналиста Саида Бицоева «Инквизиция» произвел эффект разорвавшейся бомбы. Попытка изъять тираж этой газеты (целые кипы нашли потом на свалке) оказалась запоздалой. Общество было взбудоражено. В октябре по инициативе неформальных движений в Хайбахе был проведен ритуал поминовения безвинных жертв сталинско-бериевского произвола. И в эту поездку меня пригласил Далхан. Так же, как и в Дады-Юрте, он показывал и рассказывал обо всем, что здесь происходило в 1944 году. Вновь создавалось ощущение, что он был современником, соучастником тех событий. А ведь все это происходило задолго до его рождения. Он воспринимал историю не как летопись давно ушедших времен, она была для него органичной частью сегодняшнего дня. Пепел Хайбаха и Дады-Юрта, и множества других аулов, уничтоженных в войнах двести, сто, пятьдесят лет назад, стучал в его сердце, как пепел Клааса. Эти преступления, совершенные в разные эпохи, разными людьми, стоявшими у руля огромной страны, он считал преступлениями одного порядка, не имеющими срока давности. Народные герои, о чьих подвигах сложены песни и легенды, передающиеся из поколения в поколение, не были для него тенями далекого прошлого, а служили живым примером для подражания. Они были его учителями. С особенной же гордостью Далхан писал о своем беноевском тейпе, его легендарных сынах – Байсунгуре и Солтамураде. Он «с детства буквально впитывал в себя сказки и предания, рассказы стариков об исламе и истории чеченцев, их происхождении, о знаменитых героях»,- то, что в кавычках – это из очерка Далхана о Солтамураде Беноевском. Но то же самое можно сказать и о самом авторе. Отец с ранних лет учил его помнить, что каждый ответственен за имя и честь своего рода. Понятие «благородство» для Далхана было, наверное, самым главным в личностной характеристике любого человека.
Однажды в 1989 году редакция «Грозненского рабочего» проводила «круглый стол» на тему – каким должно быть интернациональное воспитание в условиях, диктуемых перестройкой. Среди приглашенных для беседы был и Далхан Хожаев. Развернулась дискуссия. Далхан попросил слова: -Мы говорим о том, каким быть современным формам и методам интернационального воспитания. Почему вообще встал этот вопрос? Потому что до сих пор все делалось с минимум инициативы снизу, мы привыкли подчиняться воле «сверху»: поступает указание провести, скажем, «круглый стол» — проводим. Сейчас происходит ломка командно-административной системы. Но мы, воспитанные в условиях запретительства, во многом бросились в другую крайность, потому и плюрализм одни видят в том, чтобы убивать людей на почве национальной нетерпимости, другие в том, чтобы критиковать перестройку справа и слева: кто-то говорит, что она идет слишком медленно, кто-то – не надо было вообще ее затевать. У наших предков представление об интернационализме было выше. Почему? Да потому, что их нравственность была выше.. Они были свободны от всего того искусственного, что нам прививалось на протяжении десятилетий. Они знали, что такое благородство, с детства понимали, что нельзя делать плохого, потому что люди осудят. У нас все это выкорчевывалось под видом борьбы с пережитками, с национализмом, вся идеологическая подоплека интернационализма сводилась к элементарной ассимиляции. Потому и встали сейчас со всей прямотой «особо острые вопросы». Вопрос возрождения культуры – особо острый. Вопрос языка – особо острый. Появляются различные организации, и каждая выступает со своими требованиями. Но народ сам видит, что более реально, знает, что нужно ему. Я же считаю, что интернациональное воспитание нужно начинать с воспитания благородства.
Далхан знал, что настоящий беноевец должен быть таким, как Байсунгур, Солтамурад, их соратники, которые в годы Кавказской войны «несмотря на огромные потери, лишения и страдания до конца остались верными своей присяге и идее независимости Чечни». Автор этих слов своей жизнью и своей смертью доказал, что для него это не громкая фраза, а жизненное кредо.
Статьи Д.Хожаева, его брошюры, а потом и книги по истории беноевского тейпа и всего чеченского народа пробуждали в молодежи чувство патриотизма, волновали сердца людей старших поколений. Для воскрешения национальной гордости, утверждения национального самосознания и достоинства этот молодой историк сделает гораздо больше, чем ораторы на бесконечно митингующих площадях Грозного. Его публицистические выступления производили эффект набата, будоражащего душу, призывающего к борьбе. Рассказывая о событиях минувших дней, о подвигах легендарных героев, он умел некоторые эпизоды и факты высветить особым образом, словно прожектором. Они у него получались опоэтизированными, возвышенными. Например, таким сюжетом в очерке о Байсунгуре Беноевском является предание о пленении Шамиля и поведении Байсунгура в этот судьбоносный критический момент.
Эффект этих публикаций обусловливало не только их содержание, но и язык, стиль – весь способ подачи материала. Автор излагал историю не по научной академической методике, а так, как когда-то рассказывал ему отец народные предания – просто и ясно, без излишних умствований. Трогали, волновали сердца читателей эти рассказы. Вдохновляли художников и поэтов. Влияние статей Далхана Хожаева прослеживается и в песнях, которые будут слагать и петь в годы нынешней войны чеченские ополченцы. В 1995 году перед бойцами сопротивления, заставляя проникновенностью исполнения сильнее биться их сердца, и даже на блок-постах перед федеральными солдатами, побуждая их задуматься о происходящем, Имам Алимсултанов будет петь:
-Когда сгустилась туча над Кавказом
Был слышен клич мюридов: «О, Аллах!»
И поднял флаг он первым за свободу
Бесстрашный шейх Мансур в горах…
Ермолов шел и все с пути сметая,
Он не щадил ни женщин, ни детей,
Дотла сжигая мирные селенья
И на Кавказе слыл он как злодей.
Клинки звенели и свистели пули,
И в горы слал орлов двуглавых царь,
Но горы головы пред ним не гнули,
Из уст срывался клич: «Аллах акбар!»
И на штыки бросались смело горцы,
в жестокой схватке был неравным бой.
Всплывают вновь истории страницы:
Ахульго, Салатау и Беной…
Чечня и Дагестан одной судьбою
Бок о бок четверть века бил врагов,
Стояли насмерть вместе мы стеною
С достойными сынами из Гимров.
В изгнанье путь для горца был суровым.
Чужбина, рок, насилье и обман,
Расправа, гнет с народом непокорным
Разбили нас по разным берегам.
И те сердца, что пулями пробиты,
В горах сверкают пламенным огнем.
И пусть кому-то быть из нас убитым, —
Нет, никому из нас не быть рабом.
Воспитанный на идеалах свободы и независимости, находивший в истории своей семьи, своего рода легендарные примеры мужества и стойкости, беззаветной отваги, верности слову, Далхан просто не мог выбрать другой путь, кроме того, который он выбрал. Он не мог допустить, чтобы его слова расходились с поступками. «Вся история беноевского тейпа, — писал он, — является неразрывной частью истории чеченского народа. Именно во имя всего чеченского народа, во имя всей Чечни отдали свои жизни беноевцы. Вся история беноевского тейпа показывает, что беноевцы никогда не шли за эгоистическими интересами отдельных групп. Независимость Чечни, свобода чеченского народа и каждого чеченца, равенство и процветание – вот идея, за которую боролись наши предки и за которую должны бороться мы и наши потомки».
Рано осознав свое предназначение, раз и навсегда определив свой путь, Далхан шел по нему со свойственной ему последовательностью и целеустремленностью, и хотя понимал, что характеры людей 20-го века, их идеалы, устремления, понятия о чести, достоинстве, благородстве совсем не те, что были у предков, упрямо не желал с этого пути сворачивать. Он жил идеалами 18-19-го веков и свою борьбу мыслил как продолжение дела Байсунгура. Однако «иные времена, иные нравы», иные обстоятельства требовали и иного подхода. Впоследствии несоответствие методов борьбы за независимость новым историческим условиям привело ко многим трагедиям, в первую очередь, к личным трагедиям подобных Хожаеву идеалистов.
Далхан становится одним из инициаторов проведения общенационального съезда чеченского народа, входит в оргкомитет (вопреки предостережениям старшего друга, коллеги, известного историка Магомеда Музаева, который предрекает: будучи неподготовленным, этот съезд может привести к общественному взрыву с непредвиденными последствиями). Именно Далхану поручено написать текст доклада для съезда. Именно он, будучи членом комиссии по подготовке государственной символики Чечни, внес главные предложения при разработке флага, герба и гимна. Как член Исполкома общенационального конгресса чеченского народа, он участвует в событиях осени 1991 года, приведших к падению Верховного Совета ЧИАССР и установлению власти Джохара Дудаева. Вдохновленные его примером и исторической судьбой своего тейпа, в этих поворотных событиях участвуют многие беноевцы. Понимал ли он тогда, видел ли, что под лозунгами свободы и независимости выступают на митингах, будоражат народ не только те, кто действительно озабочен судьбой народа, но и те, кто попросту рвется к власти, руководствуется своекорыстными интересами? Получалось, что истинные патриоты, стремящиеся — пусть и непродуманными методами, — но искренне, самоотверженно стремящиеся использовать данный историей шанс, в дни «бархатной» чеченской революции невольно становились идеологическим прикрытием для лиц с криминальными или меркантильными устремлениями. Умный и проницательный человек, Далхан не мог этого не знать. Как профессионал, специалист своего дела, умеющий анализировать исторические факты, он не мог не предвидеть последствий; не мог не чувствовать того, что криминализованная прослойка будет оправдывать себя перед народом и историей за счет его, Далхана, убеждений, за счет убеждений и представлений подобных ему храбрецов и романтиков. Наверное, предвидел. Но он верил в то, что инициатива все же окажется в руках лучших людей нации, что разделенные на завгаевцев и дудаевцев чеченцы все же сумеют объединиться ради одной великой цели — обретения долгожданной свободы от вековечной российской зависимости.
Но чеченская политическая палитра была разделена на такое множество сегментов, интересы такого большого количества людей, группировок и даже стран столкнулись на этом пятачке земли, что прогнозировать что-либо оптимистическое было невозможно. На поверхность выходила то одна, то другая сила. В период между войной 1994-96 годов и «контртеррористической операцией», начавшейся в 1999 году, у народа появится шанс построить действительно независимое государство. Но эту возможность буквально похоронят криминальные, анархистски настроенные элементы, во множестве включившиеся в общественную жизнь. Конечно, Далхан еще в дни революции 1991 года осознавал наличие этой прослойки, но, наверное, даже он не предполагал, какой вред сумеют нанести эти люди самой идее независимости. Люди без чести и совести заняли слишком много места вокруг президента Дудаева, они, что называется, «душили его в своих объятиях». Не случайно, когда, уже в годы войны, кто-то из близких спросил его, есть ли вообще в Чечне люди, которым он полностью доверяет, он сказал, что таких только трое. Телохранитель Муса Идигов расслышал имя Далхана Хожаева. Да, друзья знали его как человека слова, не способного нарушить «суровый дедовский обет», надежного и верного, всегда готового прийти на помощь в критический момент.
Заместитель Далхана в Департаменте по делам архивов Магомед Музаев рассказал такой случай. В 1997 году его вызвали в Департамент национальной безопасности. Кто-то настрочил на него «телегу», обвиняя в сотрудничестве с Хаджиевым и Завгаевым, в пособничестве российским властям. Это было очень серьезное обвинение, ничего хорошего разбирательство не сулило. Далхан очень решительно вмешался в эту ситуацию. На допрос вместе с Магомедом он направил своего друга и сотрудника, вместе с ним участвовавшего в боевых действиях Хас-Магомеда Идрисова. Сотрудники Департамента национальной безопасности знали, кто такой Хожаев, не могли не считаться с ним: он был членом правительства, известным и уважаемым историком и знаменитым воином, героем, удостоенным наград «Къоман сий» и «Къоман турпал». Поэтому, когда Хас-Магомед Идрисов сказал здешним чекистам, что без Магомеда Музаева он не уйдет – таков приказ Далхана Хожаева, — они вынуждены были смириться и после соблюдения формальностей допроса все же отпустили обвиняемого.
Архивариус.
Начальником Департамента по делам архивов Далхан Хожаев был назначен в декабре 1991 года, с января 1992 года он входит в состав Кабинета министров ЧР. Под его руководством по декабрь 1994 года архивное дело республики достигает поистине небывалых успехов. Систематизируется и пополняется документальная база. Ученые приступают к написанию полной истории вайнахского народа. Создается фольклорный центр, где скапливается огромное количество записей, видео- и аудиокассет с рассказами старожилов об их жизни: кого помнят с детства, какие песни – детские, свадебные, похоронные, какие легенды, притчи. Вопросы истории, этнографии становятся в те годы делом государственной важности, и огромная роль в этом деле отводится архивам. Являясь руководителем этой структуры, Далхан не только решает массу организационных вопросов, но и продолжает заниматься наукой. В апреле 1993 года он выступает с докладом на тему «Чеченское государство – вымысел или реальность» на представительной конференции в Лондоне. В 1994 году заканчивает учебу на семинарах и международных курсах по урегулированию этнических и военных конфликтов. Становится обладателем сертификата диплома от международной организации «Интернейшнл алерт». За несколько лет он из младшего научного сотрудника краеведческого музея вырос в заметную политическую фигуру, стяжал славу ученого-историка и храброго воина.
Он также неоднократно становился участником межправительственных чечено-ингушских и чечено-российских переговоров по границам.
Все замыслы, все планы разрушила война. Война уничтожила и то дело, в которое Далхан Хожаев вкладывал всего себя – архив республики. Потеря документальной базы, где была отражена вся политическая, экономическая, культурная жизнь народа, начиная с 18-го века, оказалась огромной и невосполнимой: погибло около 90 процентов материалов, являвшихся частью историко-культурного наследия и главным источником для разработки и освещения истории края. Причем, некоторые фонды были просто уникальными по своей значимости. Из-за ограниченного в советский период доступа к некоторым архивам, остались неизвестными интересные и важные сведения, не успевшие войти в научный оборот. Пострадала материальная база архивной службы: из трех архивохранилищ чудом уцелело только одно, на улице Карагандинской. В нем сохранилось только 90126 личных дел спецпереселенцев, что составляет 35 процентов от общего числа дел бывших спецпереселенцев или 13,3 процента от общего числа дел, хранившихся до войны в одном только Национальном архиве. До января 1994 года в Национальном архиве на хранении находилось более 1500 фондов, среди них особую ценность представлял небольшой фонд, содержащий документальные материалы по переписи населения Чечни, проведенной в 1864 году. Уникален был также фонд «Терская областная чертежная», где хранились документы, связанные с землепользованием и земельными отношениями всего Северо-Кавказского региона в период с середины 18-го века и до начала 20-го века. В фонде «Грозненская городская управа» интересны были дела по учету частных домовладений в Грозном. Погибла небольшая (1933 дела), но очень важная коллекция личных архивов знаменитых людей республики, в числе которых был и архив народной поэтессы Раисы Ахматовой.
После Хасавюртовских соглашений Далхан вновь приступил к обязанностям начальника Департамента по делам архивов. Уцелевшие документы были перевезены из ветхого, вечно подтапливаемого водой помещения в новое здание, выделенное администрацией Аслана Масхадова. Сам этот факт говорит о многом: в Грозном к тому времени было разрушено 70 процентов жилья.
Началась систематизация сохранившихся дел. Но отсутствие средств, трудности материально-технического снабжения не позволяли в полном объеме осуществлять меры по обеспечению сохранности документов. Здесь речь идет не только об условиях хранения, но и о других фактах: находились желающие просто-напросто завладеть архивом. Главный хранитель фондов Национального архива Татьяна Гвоздикова рассказывала:
— В марте 1997 года была предпринята попытка вывезти архивные документы. Только благодаря вмешательству и оперативности начальника Департамента архивов ЧРИ Далхана Хожаева эти документы удалось вернуть…
В так называемый ичкерийский период своей истории разрушенная республика была оставлена один на один со своими проблемами и противоречиями, а всеми признанный, избранный с соблюдением всех юридических и правовых норм президент Масхадов не только не получал существенной поддержки извне, но не встречал и элементарного сочувствия. Помощи ждать было неоткуда. Аслан Масхадов открыто говорил приезжающим в Грозный землякам-бизнесменам, живущих в разных регионах России: «Центр не хочет с нами сотрудничать. Вы, чеченские бизнесмены, договаривайтесь напрямую с администрацией регионов, идите на контакты, вы-то на местах людей знаете, используйте свои знакомства, дружбу – помогите республике, сделайте все возможное, чтобы спасти Чечню, чтобы выжил народ». Многие бизнесмены откликнулись, восприняли это обращение как руководство к действию, включили доступные им рычаги. Далхан тогда прислал мне по факсу, в Министерство по делам национальностей, справку о состоянии архивного дела в республике. К ней было приложено письмо с просьбой оказать посильную помощь в восстановлении материально-технической базы архивных учреждений. В телефонном разговоре с ним я пообещала передать эти бумаги министру. «Ни в коем случае, — ответил Далхан. – Официальная Москва не хочет иметь с нами дела, для нее это будет лишним поводом позлорадствовать в наш адрес. Надо обратиться к общественным организациям», что я и сделала. Запертые в разоренном анклаве, оставленные на выживание, они искали все возможные пути для возрождения республики, утверждения чеченской государственности.
Несмотря на блокаду Чечни со стороны федерального центра, все же стали устанавливаться, налаживаться мосты к согласию между мятежной республикой и отдельными регионами России. Плодотворные контакты завязались с Саратовской областью, в Грозном также побывал ярославский губернатор Анатолий Лисицын и подписал с Асланом Масхадовым взаимовыгодные перспективные документы. Но вся предыдущая борьба, вся проделанная после Хасавюртовских соглашений работа была сведена на нет действиями поднявших голову криминальных элементов и не желающих никому подчиняться вчерашних полевых командиров. Цепь громких преступлений, потянувшаяся после похищения представителя президента России в Чечне Валентина Власова, неспособность Аслана Масхадова справиться с распоясавшейся уголовщиной отвратили от Ичкерии многих доброжелателей, остудили патриотический пыл многих деловых людей.
В 1998 году в Грозном проходил всемирный съезд чеченских диаспор, где представители действующей власти прямо обратились к землякам за помощью и поддержкой. Однако энтузиазма в ответ это обращение не вызвало. Наоборот, полевые командиры и администрация республики выслушали много претензий и нелицеприятных высказываний. Лидер чеченской диаспоры из Ярославля, организовавший встречу губернатора Лисицына с президентом Масхадовым, открывший Фонд в поддержку содружества «Ярославль – Ичкерия» Нур-Али Хасиев с трибуны съезда с горечью сказал:
— Вы сегодня просите помощи, мол, приходите, поддержите нас. Мы готовы и рады помочь. И делаем все, что от нас зависит, что в наших силах. Но то негативное, что сегодня происходит в Чечне – убийства, похищения людей, работорговля, — все то негативное, что идет отсюда, пятном ложится на нас там, в регионах. Мы страдаем не меньше вас, с нами неохотно идут на связь. Если раньше, лет даже пять назад, мы могли помочь, за свой счет содержали целые семьи в Чечне, беря на себя государственную ношу, выполняя вашу задачу по социальному обеспечению, то сейчас мы теряем бизнес, наши доходы резко сократились. Вот мы говорим о том, что строим свободное государство. О какой свободе можно говорить, если не выполняются элементарные законы: ни конституция, которая для нас, чеченцев, написана, ни шариатские законы; попираются и общечеловеческие моральные ценности?! Дайте сами оценку тем действиям, которые совершают в Чечне провокаторы. Мы, чеченцы, сами себе могилу копаем. Какие же здесь патриоты, если украли, убили, продали?! Передышку после Хасав-Юрта надо бы использовать во благо: своей человечностью, упорством, милосердием, своим духом завоевать себе друзей в мире, а не превращать республику в рассадник криминала. Мы должны были показать все положительное, и нам пошли бы навстречу. А сейчас от нас все отвернулись…
Эта горькая правда, высказанная вслух, совпадала и с мыслями историка и архивиста. Он видел, как подрывают саму идею независимости люди без чести и совести. Это была его боль и в этом была его трагедия. В поэме С.Абдаллаха «Чеченец» (газета «Чеченец», 1997 г.) есть такие строки:
…Я вновь отправился в архив,
И у Далхана в кабинете
Вопросам находил ответы.
Ко мне историк был учтив.
«Наружу выплеснулась грязь.
О развращенности мы знаем,
Но нужно делом, а не лаем
Выскабливать всю эту мразь…
К себе обратно тянут власть
Не ради общих интересов,
А ради их амбиций-бесов,
Скоты, приученные красть.
Продать готовы честь и мать –
Та это различишь без книжки!
Нет, не чеченцы, а … отрыжки!
Их стыдно к НОХЧИЙ причислять»…
Но они сделали свое черное дело. Они не только породили глубокий внутричеченский раскол, но и дали повод жаждущим возобновления войны федеральным политикам для начала так называемой «контртеррористической операции», перешедшей в бесконечную войну, дали повод главе России сказать впоследствии не без иронии: мы же предоставили им возможность строить независимое государство, а они, видите, что сделали…
Криминогенная ситуация тех лет в Ичкерии усугубилась еще и политическим противостоянием из-за методов управления государством между администрацией Аслана Масхадова и частью влиятельных полевых командиров во главе с Шамилем Басаевым. По информации М.Удугова, противостоящие стороны прибегли к шариатскому праву. На основании заявления совета командиров, обвинивших президента в нарушении конституции, законов, отступлении от пути независимости и прочих грехах, начался судебный процесс по делу президента. Он, в свою очередь, отверг эти обвинения.
В условиях противостояния 8 ноября 1998 года прошел съезд командиров сил сопротивления и военно-политического руководства во время боевых действий. Съезд принял решение создать Государственный консультативный совет, который бы контролировал деятельность президента – таким образом оппозиционно настроенные командиры намеревались подчинить Масхадова своей воле. Он сумел просчитать этот шаг и упредил его: образовал такой Совет своим указом. На заседании Совета была создана специальная государственная комиссия по разработке концепции национального государственного устройства Чеченской Республики-Ичкерия. Председателем комиссии стал сам Масхадов, заместителем – вице-президент Арсанов, а секретарем был избран Далхан Хожаев. Этот шаг говорит о том, что Аслан Масхадов также доверял Далхану, как человеку надежному и последовательному.
Попытки Масхадова нейтрализовать криминалитет, навести в республике порядок, результатов не давали – слишком большие центробежные силы были задействованы как в самой Чечне, так и за ее пределами – в Москве и за рубежом. Население уже стонало от разгула уголовщины. К президенту приходили люди и прямо предлагали свою помощь по физической ликвидации группы лиц, дестабилизирующих обстановку. Ему говорили: лучше сейчас обойтись малой кровью во избежание большой. Масхадов не пошел на это: не захотел пролить кровь соотечественников, часть из которых была его вчерашними соратниками по борьбе. Но образумить смутьянов, взять ситуацию под свой полный контроль ему тоже не удавалось. Около президента осталась небольшая группа верных и честных людей, среди них – и Далхан Хожаев. Так некогда остался с загнанным на Гуниб Шамилем верный Байсунгур из Беноя.
Поистине величайшей трагедией для Ичкерии, лично для Далхана, стало вооруженное выступление его недавних соратников во главе с Шамилем Басаевым в Дагестан. Было очевидно, что это на руку врагам независимости и недоброжелателям чеченского народа. По сути дела, это был нож в спину самой идее, предательство общенациональных интересов. Эта акция послужила долгожданным поводом для нового вторжения в Чечню «партии войны».
Далхан, как и в 1994 году, вновь берет в руки оружие, возложив все свои полномочия в архивной службе на своего заместителя Магомеда Музаева. Они вместе вывозят документы из Грозного в Новые Атаги, откуда родом отец и мать Далхана. Поначалу местные жители не разрешали разгружать машины («Мы не знаем, что вы привезли, из-за вас нас будут обстреливать и бомбить»). Однако объяснились быстро, инцидент уладили и материалы разместили в здании бывшего сельского совета. Впоследствии часть архива уничтожается пришедшими в село федеральными солдатами – используется для растопки. Из более чем 90 тысяч дел остается всего около 30 тысяч. К ним проявляет интерес Федеральная служба безопасности и вывозит их в Моздок. Дальнейшей судьбой национального архива полностью приходится заниматься Магомеду Музаеву: Далхана уже нет в живых.
Воин.
Он был плодотворно и интересно работающим историком. Энтузиастом архивного дела. Храбрым солдатом, порой и стратегом, разрабатывающим успешные боевые операции. В 1997 году газета «Чеченец» писала: «Тысячи наших сограждан, посаженные коммунистическим режимом на голодный «исторический паек», в объемных, вдумчивых аналитических статьях молодого историка обретали знания о прошлом чеченского народа, о его героической борьбе за национальную независимость. Десять лет прошло с тех пор, как в местной прессе стали появляться исторический публикации Далхана. Сегодня из них можно было бы составить солидный том. В нашем сознании отпечатался некий обобщенный образ архивного работника (архивариуса) – близорукого старичка с бородкой, многословного, суетливого, покрытого пылью ветхих бумаг. Но главный архивариус Ичкерии весьма далек от этого стереотипа. Человек в военной форме ичкерийской армии, вооруженный до зубов, бригадный генерал, молодой, как и все чеченские генералы, кавалер ордена «Къоман сий». Число подбитых русских танков Далхан открыл еще 26 ноября 1994 года и целых два года занимался этим делом, полагая, видимо, что настоящий чеченец должен не только описывать историю, но и творить ее; не только воспевать доблесть предков, но и самому состязаться в доблести с теми, кто является персонажами твоих научных изысканий. Наш главный архивариус с равным успехом пишет историю пером и гранатометом…» Вот такой его портрет военного времени. Он возмужал, научился быть жестоким. Научился убивать. Почувствовал себя солдатом, несущим на своих плечах всю тяжесть, всю боль, грязь и кровь, правду и ложь преступления, именуемого войной. Он научился «принимать смерть, как другие принимают жизнь». И то, что давало смысл его жизни, становилось и смыслом его смерти.
Что же придавало ему уверенности в правильности действий, в правильности избранного пути? Ведь многие друзья, даже очень близкие, оказались во внутринациональном противостоянии на другой стороне баррикад, многие соратники в иные моменты колебались, поддавались сомнениям, многие в корне меняли свою политическую ориентацию. Он же нигде не сделал ни малейшего отступления в сторону. Наверное, тут сыграл свою роль и элемент фатальной предопределенности, которым было отмечено его мироощущение. Он верил в особую судьбу своего народа, знал, какая миссия ему предназначена и верил, что именно так все и произойдет. Он с детства знал о предсказаниях шейхов – провидцев будущего. Вера в исполнение предназначенного укрепилась еще и в начале 80-х годов. Тогда Абдул-Азиз, отец будущего историка, по делам ездил в Майкоп. Там ему рассказали о предании, бытовавшем среди адыгейцев: Кавказ будет освобожден чеченцами. Он знал, что его судьба, как судьба любого беноевца, неотделима от судьбы народа. Она, эта судьба, его вела, и он ей не сопротивлялся.
Его война началась 26 ноября 1994 года. В тот день он подбил гранатой танк, затем участвовал еще в захвате двух танков и двух автомашин с боеприпасами. А в декабре, когда в Чечню пришла полномасштабная война, он создал и возглавил отряд ополченцев из своих сородичей-новоатагинцев, который вошел в полк ДГБ имени Байсунгура.
Вообще имя легендарного беноевца сопровождало Далхана все время – от рождения до смерти, оно светило ему, как маяк, как путеводная звезда, помогало не плутать в потемках жизни. Жить и умереть, как Байсунгур. Не иначе.
Предприниматель Султан Медуев рассказал мне такой случай. Январь 1995 года. Два снайпера-ополченца засели в одном из домов в центре Грозного. Разорвавшимся снарядом одному бойцу оторвало руку и ногу. Он попросил товарища добить его, но тот ответил, что, как мусульманин, он не может этого сделать. Кое-как перевязав раненого, он перетащил его в подвал, где укрывалось много народу: там были и мирные жители, и раненые ополченцы, и попавшие в плен раненые российские солдаты. Пострадавшего вновь перевязали и уложили. В это время в подвал доставили еще одного раненого чеченца. Осмотревшись, он увидел безрукого и безногого и сказал: «Ну, тебе осталось только глаз выбить и будешь вылитый Байсунгур Беноевский». Эти измученные, фактически обреченные люди дружно захохотали. А объект этой «черной» шутки так, смеясь, и умер. Когда Далхану рассказали эту историю, он пришел в восторг и впоследствии сам всюду ее рассказывал.
…До 8 февраля 1995 года отряд ополченцев Далхана Хожаева участвует в защите Грозного, затем уходит в Новые Атаги и принимает бой у моста Сойп-тIай. Далхан описал это в своем очерке «Бой за мост Сойп-тIай»: «…Этот старый мост через реку Аргун у селений Старые и Новые Атаги после уничтожения российской авиацией моста у с. Чечен-Аул ( по трассе Ростов-Баку) стал связующей ниткой Восточной и Западной Чечни. Российская авиация пыталась уничтожить и его, но в мост бомбы, ракеты и скорострельные пушки самолетов так и не попали. Чеченская молва связывала это с тем, что мост был построен Сойп-муллой Гайсумовым, который почитается у чеченцев как святой, и своей святостью защищает мост. Все знающие чеченцы утверждали, что перед российскими летчиками появлялся седой старик и мешал им попадать в цель; другие говорили, что мост сам передвигался с места на место, и русские ракеты пролетали мимо…».
В этом и других военных очерках Далхан передает детально, как летописец, атмосферу войны, ее цвет, вкус, запах, ее психологию. Были люди, в запальчивости называвшие его горе-историком; были и такие, кто упрекал: мол, описывать нынешнюю войну – дело будущих ученых. Он с этим не соглашался, понимая, что будущие историки, не знакомые с реальными событиями, не сумеют достоверно передать атмосферу эпохи, будут каждый по-своему трактовать события минувшего, они все будут пропускать через свое мироощущение, добавлять или, наоборот, убирать характерные детали в зависимости от своих личных представлений и от конъюнктуры времени. Кто лучше самого солдата может описать его состояние во время боя? «Будущие историки» могут нарисовать лишь обобщенную картину.
В бою у моста Сойп-тIай Далхан получает ранение, его увозят в Беной-Ведено. Он только сейчас впервые видит землю предков.
Со временем он становится профессиональным солдатом. Подбивает бронетехнику, уничтожает бойцов федеральной армии. Потом получает еще ранение, четыре раза – контузию.
В июле-октябре 1995 года Далхан участвует в российско-чеченских мирных переговорах в составе правительственной делегации Чеченской Республики- Ичкерия. 30 июля было подписано соглашение по военному блоку вопросов. После этого Далхана назначают руководителем группы экспертов по подготовке соглашения по политическому блоку вопросов. В составе специальной наблюдательной комиссии, базирующейся в Грозном, он ведет дипломатическую работу, направленную на прекращение боевых действий в Чечне, содействует процессу обмена военнопленными, наблюдает, как выполняются пункты соглашения по военному блоку вопросов.
17 сентября 1995 года в селе Рошни-Чу проходит Конгресс чеченского народа. На нем Д.Дудаев лично вручил высшую правительственную награду Чеченской Республики Ичкерия – орден «Къоман сий»- группе особо отличившихся бойцов, седьмым по счету кавалером ордена стал Далхан Хожаев, после Масхадова, Басаева, Гелаева, Исмаилова, Абухаджиева и Мовсаева.
Также Далхан становится членом Государственного комитета обороны. В октябре 1995 года его назначают начальником штаба Урус-Мартановского направления Юго-Западного фронта вооруженных сил ЧРИ, где командующим был Ахмед Закаев. Впоследствии это подразделение трансформировалось с учетом меняющейся обстановки и называлось «Первым сектором Юго-Западного направления», затем это была Отдельная бригада специального назначения (ОБСН), затем – Отдельная бригада особого назначения (ОБОН). Это подразделение участвовало в таких крупных военных операциях, как бой у села Гойское в декабре 1995 года, взятие Урус-Мартана, нападения на позиции федеральных сил по линии Мартан-чу – Танги-чу, захват Грозного 6-9 марта 1996 года, оборона селения Гойское весной 1996 года, взятие Грозного 6-30 августа 1996 года.
После подписания Хасав-Юртовских соглашений Хожаев вновь возвращается к обязанностям начальника Департамента архивов. 26 января 1997 года ему присваивается звание «бригадный генерал» и вручается вторая награда – орден «Къоман турпал».
По мере того, как Россия все больше и больше увязала в этой авантюре, затеянной кучкой амбициозных генералов и политиков, крепло и ширилось чеченское сопротивление. Такие люди, как Далхан Хожаев, ранее державшие оружие только во время службы в рядах советской армии, быстро вырастали, становясь из рядовых ополченцев командирами. Реальная, не книжная, военная обстановка заставила Далхана вспомнить и ввести в действие ту тактику ведения боя, которую использовали чеченцы в годы Кавказской войны. Он говорил своим бойцам: «Ни на кого не надейтесь и ничего не бойтесь. Старайтесь, даже оказавшись в окружении, вести наступательные действия, нападайте и как можно больше наносите урон врагу».
Ахмед Закаев вспоминает:
-От Далхана просто исходила положительная энергия — энергия силы, стойкости и стабильности. Он был настолько спокоен в любой экстремальной ситуации… Это бы потрясающий человек. Наша война и роль нашей войны – это не как Ворошилов с шашкой на танке. Это была совершенно другая война. Самое главное на войне – это спокойствие, хладнокровие. Хладнокровие не для того, чтобы убивать людей, а для того, чтобы оберегать человеческие жизни – и своих, и противника. Это нам удавалось. Он при мне не стрелял из гранатомета, он был у меня начальником штаба, мы разрабатывали операции, планировали. Как историк, хорошо знающий историю предыдущих войн, он здесь был незаменим. Российская армия, один к одному, как и в предыдущих войнах, шла по одному и тому же маршруту. В 1994-м году, в 1999-м она не изменила свою тактику. Абсолютно, один к одному. Еще при Ермолове разработанная тактика продвижения российских войск вглубь республики сохраняется по сей день. Исходя из этого, нам легче был планировать какие-то операции. Мы удивили русских тем, что стали чуть-чуть непредсказуемыми, и это во многом благодаря и Далхану тоже. У нас закончивших академию людей было пересчитать по пальцам. Но людей грамотных, знающих историю и читавших о войнах у нас было очень много. На войне находились и врачи, и преподаватели, и актеры, и певцы, и ученые. Наша армия состояла именно из этих людей. Далхан был как рожденный начальник штаба. Впервые с нашего сектора пошла практика оформления боевых донесений, предложенная им. Как писатель, историк, он после каждого сражения, после каждого совещания подготавливал рапорт. Сначала на мое имя, а потом готовил проект рапорта, который я, как командующий сектором, должен был подписать верховному главнокомандующему. Всю эту техническую работу он делал просто потрясающе. Когда Джохар получал абсолютно грамотно оформленные донесения, это его радовало. Джохар говорил, когда собирались на митингах, на съездах, которые он проводил в течение войны (периодически, раз в два месяца мы в каком-нибудь населенном пункте проводили конгресс, собирали людей) – он говорил: да, я человек, который закончил академию, но мне нечему учить чеченских бойцов, они меня и кого угодно могут выучить. Хотя чеченцев называют воинственными, но более невоинственного народа нет. Объясню почему. В истории стольких войн у чеченцев нет ни одного эпизода, чтобы они совершили нападение. В истории чеченцев не было ни одной захватнической войны. Как правило, воинствующая нация совершает какие-то военные походы, завоевывает чужие территории. Но мы не посягнули ни на одну пядь земли соседних, меньших по численности народов. Характер чеченской нации, ее ген, появлялся, воспитывался и укреплялся в результате тех войн, которые она была вынуждена вести против захватчиков, против оккупантов, во имя самосохранения.
…Чеченское сопротивление активно использовало уроки Кавказской войны, федеральное же командование, в особенности – политическое руководство страны, — даже не удосужилось заглянуть в учебники истории, затевая эту кровавую авантюру. Боевой исторический опыт предков учил чеченцев успешно сопротивляться противнику, имеющему преимущества не только в численности, но и в технике. И уже не только о Байсунгуре Беноевском пели песни в Чечне: героем народных песен стал сам Далхан: «Как в небе звезда далекая, так ты далеко. Помоги, Всевышний, упаси от плохого смелого парня. Жестокая война идет в горах, жестокий ветер. Мать ждет сына своего. Спаси его, Всевышний. Время Беноевского Байсунгура давно прошло, но теперь встал сын – беноевец Далхан, чтобы защитить честь своего народа. О Всевышний! Сколько льется чеченской крови! Не дай пролиться крови достойного сына. А в небе горит звезда, а у него на груди горит звезда героя» (подстрочный перевод).
Но в 2000 году ничто уже не спасло его. Собственно говоря, он сам знал, на что идет, и шел сознательно, полагаясь на волю Аллаха. Он верил, что идеи, дающие смысл его жизни, оправдают и его смерть. Может быть, именно поэтому он не захотел покинуть Чечню, как это сделали многие общественно-политические и военные деятели, когда стало ясно, что на данный момент вооруженное сопротивление бесполезно. Когда-то в своей книге он сам вложил в уста другого беноевского героя, Солтамурада, такие слова: «Настоящие мужчины умирают, защищая Родину, а не спасаются бегством на чужбину». Если бы Далхан поступил иначе, он предал бы самого себя и все то, о чем писал. Он погиб также геройски, как и жил.
…Разные источники с разными нюансами сообщают об этом. Рано утром к дому в Ачхой-Мартановском районе, где остановился Далхан, на БТРе подъехали люди в камуфляжной форме и в масках. Они точно знали, что он здесь – была наводка – и потребовали, чтобы он сдался. Он ответил: «Я бригадный генерал, а генералы в плен не сдаются, я буду драться. Только отпустите хозяев дома, они здесь ни при чем». Говорят, хозяев действительно выпустили. Далхан принял бой. Он опять был один на один с противником, как когда-то в далекие студенческие годы… Что правда, а что уже –элемент легенды в этих рассказах, не знаю. Но все это очень на него похоже.
***
Еще при жизни газета «Чеченец» посвятила Далхану Хожаеву такие трогательные слова: «…С прошлого номера газеты мы открыли рубрику, которую полушутя назвали «Далханиадой». Мы верим, что наступят лучшие времена, когда у нас появится возможность издать все, что написано чеченскими историками-патриотами, среди которых одно из первых мест по праву занимает Далхан Хожаев. Эти люди внесли огромный вклад в то, что мы называем «изгнанием бесов национальной неполноценности из души чеченского народа», бесов, взращенных ложью и трусостью лакеев от истории, продажными моськами Кремля… Чеченские историки, в полной мере разделившие со своим народом его трагическую и прекрасную судьбу, останутся в памяти потомков живым и неиссякаемым источником познаний. Чеченский народ еще научится ценить людей, которых даровал нам Всевышний как оплот нравственности, как носителей знаний, как летописцев национальной доблести! Через их сердца протянуты живые нити, соединяющие поколения, и да не оскудеют эти сердца иманом, различением и любовью к своей Отчизне».
Мария Катышева
(фрагменты были предоставлены Мусе Гешаеву для книги «Знаменитые чеченцы», а также опубликованы в журнале «Дош»)
На снимках Далхан Хожаев в период работы в краеведческом музее, 80-е годы.
Редакция благодарит автора за предоставленный материал.