Часть 1 Автор: Лула Куни (Лула Жумалаева), поэт, переводчик и главный редактор журнала «Нана» («Мать») Фарисеи. Фискалы. Филистеры. Все пройдет, изойдя суетой. Псы-гиены поутру катили Чей-то череп с височной дырой…

Чеченка, сорока шести лет от роду. Мать двоих детей. Имею множественные осколочные ранения (один осколок застрял где-то в области сердца). Все три военные кампании (а их было именно три, а не две, как утверждают наши сановные вельможи), волею судеб, надолго «застревала» в городе – в самом эпицентре военных событий. Что я видела? Что пережила? А что может пережить женщина с двумя малолетними детьми на руках, оказавшаяся на линии огня между двумя воюющими сторонами? Смерть не так страшна. Довольно скоро начинаешь ее воспринимать как неизбежный физиологический факт. Страшно ожидание ее, осознание того, что твоя смерть станет причиной голодной мучительной смерти твоих детей. Страшна беспомощность, когда ты каждой клеткой своего существа, «шкурой» своей чувствуешь дыхание Смерти за спиной.

После войны на нашей улице (вернее, на заросших пустырях) спокойно жили в развалинах домов целые семейства фазанов, скакали зайцы, шмыгали в кронах деревьев суетливые белки. Но никогда, никому из нас, живущим в этих руинах, не пришло в голову убить какого-нибудь зайчишку или фазана (а время, между прочим, было голодное) – рука не поднималась предать смерти живое существо. Слишком долго каждый из нас пребывал в состоянии загнанной жертвы. Слишком явственно каждый прочувствовал предсмертный ужас обреченного на гибель пресловутого «агнца на заклание». Насилие… Никогда – ни до, ни после этих долгих лет долгого, затянувшегося кошмара – я не переживала столько унижений. Никогда – ни до, ни после этих событий – я не подозревала, что человек может подвергнуться сам и стать свидетелем такого жестокого обращения пресловутого «человека с ружьем» к тем, кто в силу обстоятельств или в силу своих убеждений этого «ружья» не имеет. Август 1996 года. Мы – оставшиеся в живых жители злополучной Московской улицы – в кольце.

Федералы, прекрасно зная, что на улице никого, кроме мирных жителей, нет (они прочесывали ее накануне) открыли шквальный огонь по частному сектору. Мы с мужем вынуждены были семь часов (до вечера) прятаться с детьми в яме, прикрывая их своими телами. До этого сутки мы сидели в насквозь простреливаемом доме, не имея возможности укрыться (наш дом был полностью разрушен, и мы квартировали в чужом). Через двое суток мы собрались в подвале квасном цехе, укрываясь от шквального огня. Грохот сотрясал бетонные стены. За пределами нашего убежища неистовствовал огонь.

И тут- на пороге тихо появился парнишка-лет 15–16 – с оружием в руках. Я до смерти буду помнить его глаза – глаза подростка, увидевшего взгляд Смерти. Война позвала его – отрока, но никто не объяснил ему, необстрелянному юнцу, как ужасен ее Лик – Маска Смерти с мертвыми пустыми глазницами. Из Ада он вошел в мир людей. Пришел к жизни. К теплу. – Ваша, – пустите меня, – прошептал он помертвевшими губами стоявшему у порога старику, умирая от стыда за себя и от ужаса перед Той, что ждала его за стенами этого живого мирка. – У тебя оружие. Оставь его за порогом. Здесь – дети и слабые женщины, – сказал тот, к кому он обращался. – Пустите, – еще тише повторил юноша. – Я сказал – оставь за порогом оружие. Если увидят оружие, убьют всех… Он тихо, в последний раз, обвел всех нас взглядом и вышел. На следующий день мужчины нашли его труп в Сунже – у самого берега. Он лежал навзничь. Глазами в небо. В руках – старая двустволка.

Были у меня две соседки. Мать и дочь. В любой семье так бывает: кто-то с кем-то более близок, нежели с прочими. Так и они. У Хавы (так звали эту женщину) любимицей в семье была старшенькая – Тамара. Хава была статная, величественная женщина. Не очень здоровая. Дочь была ей сиделкой и наперсницей. Томочка работала учительницей в школе. В те дни их обеих убило. Почти одновременно. Они вышли из подвала, чтобы покормить домочадцев. За несколько секунд до своей смерти матери суждено было увидеть смерть дочери. Заметив движение в их дворе (а ими просматривались все наши дворы), федералы открыли минометный огонь. Тому убило почти мгновенно. Увидев окровавленную дочь с зияющей раной в голове, Хава исторгла из груди истошный крик. Видимо, Судьба смилостивилась над ней, дав ей умереть от второго взрыва – почти мгновенно после смерти дочери. То, что сердце ее не выдержало бы муки расставания с дочерью, было ясно всем. Их тела положили во дворе. Ни закопать их, ни соблюсти какие-либо обряды – было невозможно. Ежесекундно рискуя жизнью, мужчины кое-как завалили их досками. Когда через два дня за их телами смогли, наконец, прийти, их трупы уже начали объедать псы. Старые женщины обмыли их, аккуратно удаляя трупных червей. Завернули в саваны и похоронили на родовом кладбище.

В молодости я учительствовала в школе № 33. Среди моих учеников были и братья Кантаевы. Веселые смышленые ребята. Заводилы во всех веселых школьных тусовках. Особенно младшенький – рыжий и рослый – любимец всей школы. Их – в первую военную кампанию – во время «зачистки» – федералы избили до полусмерти и скинули в подвал. А потом подожгли. Они сгорели живьем. Уже потом, когда солдаты ушли, соседи нашли их. Они лежали в обнимку. Младший – он был более крупным – обнял – закрыл, как мог, старшего брата. Их так и похоронили вдвоем. Тихая чистенькая девушка Малкан. Подруга моей двоюродной сестры. Она часто приходила и к нам в гости (мы живем рядом).

В первую военную кампанию один из ее братьев, живших в Москве, приехал в Грозный и остался в родительском доме, охраняя его от мародеров. К нему захаживали федералы – солдаты-срочники, уставшие от войны и вечного бездомья вчерашние юнцы. Он их подкармливал оставшимися продуктами. Взрослый человек, он жалел их, прекрасно понимая, какому стрессу подвергла война и их. Как-то срочники предупредили его, что на смену им должны приехать «наемники» и ему лучше покинуть дом. Он спокойно отреагировал на их предупреждение, резонно рассудив, что он сугубо мирный человек и к данным событиям не имеет никакого отношения.

Прошло несколько дней. В Грозный приехал второй брат Малкан – проведать родных и, если получится, увезти их подальше от войны. В родительский дом – к старшему брату – он ушел утром, обещав вернуться к обеду. Вечерело. А его все не было. Забеспокоившись, Малкан пошла к ним. На улице рядом с домом стоял БТР. Вбежала в дом. После этого соседи живой ее не видели. Из дома слышались звуки борьбы, крики, стоны, женский вой. Через два часа БТР уехал. Соседи – оставшиеся на полупустой улице старики, зайдя в дом, увидели жуткую картину. На полу, на диване лежали окровавленные куски расчлененных тел.

Мне часто приходилось сталкиваться – и в силу обстоятельств, и в силу «химии души» своей с представителями федеральных войск. Редко какая встреча обходилась «мирно», без эксцессов. Август 96-го. Группа чеченских подростков 13-15 лет на выезде из Грозного, задержанных из-за отсутствия у них паспортов. Мы, несколько женщин, оказавшихся рядом, ввязываемся в перепалку, становимся «живым щитом» между детьми и солдатами. Результат: мы многое узнали о себе и своих праматерях в седьмом колене. Это то, что касается словесных оскорблений. Что же касается прочего: у меня, как у самой «языкастой», отбит прикладом хребет (долго и безрезультатно ходила по костоправам) и «подбита» печень. Семеро остальных женщин – с ушибами различной тяжести.

2001 год. Старенькая, высохшая от горя женщина, оказавшаяся со мной в одном микроавтобусе, когда мы ехали в Чечню из Ингушетии. Она возвращалась из Чернокозово, где пыталась найти своего 15-го младшего сынишку, увезенного ночью людьми в камуфляжной форме и в масках – на машинах с замазанными номерами. Когда она попыталась «достучаться» до тюремного начальства, ее грубо избили прикладом – я видела огромные гематомы у нее на сухонькой груди, когда пыталась привести ее в чувство: ей в дороге неожиданно стало плохо. Сперва стало рвать. Потом она тихо потеряла сознание.

Видела я женщин, едущих с похорон, жительниц села Катар-Юрт. Перевидевшие все и вся за долгие годы войны, они неутешно плакали, вспоминая погибшую Зарему (во всяком случае, они ее так называли). Эта женщина приехала в их село из города, спасаясь от войны. У нее было двое детей – мальчик и девочка. Во время печально известного обстрела Катар-Юрта она прикрывала своих детей, обняв их, от роя свистящих осколков. Женщины, обмывавшие ее тело, не могли сдержать рыданий, вспоминая, что от рук ее ничего не осталось… Дети ее выжили.

В августе 96-го, прорвавшись сквозь кольцо, мы с мужем и малолетними детьми (после описанных мной событий) прошли до улицы Садовой. Зайдя в дом наших знакомых, мы застряли на ночь, так как начались боевые действия уже в этом районе. То, что нам (только-только вырвавшимся из ада) пришлось пережить там, до сих пор трудно вспоминать. Дом, в котором мы вынуждены были пережидать бои (а ночью и бомбардировку), оказался, по горькой иронии судьбы, на самой линии огня: в недостроенном доме с одной стороны засели боевики, в соседнем доме с другой стороны – федералы. То, что солдаты стреляли по всему, что двигалось, аксиома. Это было и на Московской, когда я, выйдя из ямы, пользуясь передышкой в бою (пока перезаряжали орудия), побежала к бегущей – в панике – по улице толпе, чтобы предупредить кого-нибудь о нашем местонахождении: чтобы они забрали наших детей, если нас с мужем убьет шальным снарядом. Снайпер, сидевший на втором этаже бывшего садика (за нашим домом) «играл», стреляя мне под ноги всю дорогу, пока я бежала к соседям. Так и здесь. Вспомнив, что детская коляска (в ней в последние дни спала моя младшенькая) осталась во дворе рядом с машиной хозяев, я выскочила во двор, чтобы взять ее. Устроившийся на заборе солдат прицелился в меня и выпустил очередь. То ли он промахнулся, то ли Бог спас, но я успела броситься на землю. Очередь насквозь – сверху донизу – прошила дверь в нескольких сантиметрах от меня.

Был момент, когда нас ставили к стенке. Бои переместились в наш двор. Кого-то из солдат контузило. Кому-то оторвало ногу. Сидя в полуподвале, мы услышали, как солдаты спрашивают у соседки, кто в этом доме живет. Русская старушка ответила, что «чечены живут, никуда не «уехамши», с детишками». Заметила, что «пацанов у них – уйма». Минуты через три дверь подвала распахнулась… В последний момент, когда мы, пряча за собой детей, попрощались друг с другом, в проеме двери показался лейтенант. Сухо скомандовал отбой.

Кровь на асфальте во дворе. Хрипы двух агонизирующих молоденьких боевиков. Стоны и мат раненного солдата. Звук передернутых затворов. Перекошенные злобой лица потных солдат. Пятеро малышей, которых мы прятали за собой. Беременная – на последнем месяце – молоденькая супруга хозяина (муж заслонил ее). И младшенькая, все время норовящая просунуть головку наружу, отодвигая мою руку, наивно думая, что все это игра. До сих пор все это стоит перед глазами.

В силу специфики моей работы мне ежедневно приходится сталкиваться с десятками людей. Не найдя должного сиюминутного понимания в высоких начальственных кабинетах (эти бесконечные чиновничьи «утряски и усушки» отвратят кого угодно), или боясь помпезности начальственных порогов, люди приходят «за правдой» к нам, журналистам, по старинке веря в силу печатного слова. Бесконечный список пропавших без вести, погибших, замученных, брошенных – без суда и следствия – в тюрьмы… Все новые и новые подробности зверств федералов в «фильтрах»…

Я помню, как моя знакомая долгие два года искала своего брата. Как-то утром, зайдя ко мне, она сказала, что есть еще «одно место» – «фильтр», куда ей обещали помочь пробраться… Вечером, зайдя к ней, я не обнаружила ее дома. Через день мне передали, что она умерла в больнице от разрыва сердца и ее тело увезли родственники, живущие в дальнем селе. Старушка-соседка (она торговала бумажными кульками на рынке) причитала, вспоминая, что бедняжка была «совершенно белая»: молодая женщина 32-х лет, увидев воочию все, что было в этих адских машинах усмирения, в одночасье поседела.

Многие говорят, что, мол, давно пора забыть все, нужно жить сегодняшним днем, думать о будущем… Может, они и правы. Но война не закончилась в душах наших. Огненные рубцы ее не заживают. Мы все просто пытаемся делать вид, что все хорошо. Наши раны затянулись коростой. Но они все еще кровоточат, стоит нам их слегка потревожить. Никто не занимается (и займется ли?) психологической реабилитацией наших детей, до сих пор вздрагивающих от звука летящего самолета. Огромен, зашкаливает за все мыслимые рамки процент людей с различными фобиями (каждому третьему посетителю нашей редакции можно спокойно ставить диагноз «вялотекущая шизофрения» в силу явной психологической неадекватности).

Массовые случаи суицидов среди девушек (жительниц г. Грозного) в первые послевоенные годы – жертв насилия солдат во время военных событий (все знают о печальной участи чеченок, заключенных «фильтра» ПАП-1, ставших «рабынями» разгулявшихся федералов).

В катастрофическом состоянии экология республики. Количество мертворожденных детей и детей с врожденными уродствами (термин «аномалии» слишком мягок для этого) поражает воображение. Многолетнее «наведение конституционного порядка» нарушило соотношение мужского и женского населения. Планомерное уничтожение тысяч здоровых дееспособных мужчин – отцов семейств – по одному этническому признаку, привело к тому, что чеченская нация превратилась в «нацию вдов» со всеми вытекающими отсюда последствиями. Женщины превратились в «тягловую» силу. То, что всякая война исподволь рассчитана на уничтожение генофонда нации – аксиома. Десятилетняя «антитеррористическая кампания» «скосила» цвет нации – юношей от 15 до 25–30 лет. Сегодня население Чеченской Республики составляет, если верить статистике, чуть больше миллиона чел. Женщины составляют около 700 000 чел… Без комментариев.  http://www.nukri.org/modules.php/mem/sub/mem/index.php…

https://www.facebook.com/groups/2229855997262648/permalink/2479168075664771/