В день, когда я появился на этот свет, окрестности Грозного разрывали российские бомбы. Годовалая сестра и бабушка с дедушкой, ждали нас дома, в тихом центре города. Каждый раз, когда очередная бомба с грохотом падала на землю, звенели стекла в окнах, а в шкафу дребезжала посуда, бабушка успокаивала сестру: «Боооввв, вот такие салюты будут греметь в день свадьбы моей внученьки!» Ответственность за внучку тогда заглушила собственный страх бабушки, страдающей больным сердцем.
Нескольких дней от роду, на руках матери, я покинул землю предков. Мне повезло больше, чем десяткам тысячам убитых чеченских детей. Я остался жив. Вновь вернулся в тот же двор, с уцелевшей частью дома, через 4 года. Нас, детей, не выпускали за, дырявые от осколков, ворота. В городе расплодилось много одичавших собак, привыкших к человеческому мясу. А дети для них были легкой добычей.
В городе и в родовом селе матери мы провели целое лето. Наступила осень. Нам, беспечно играющим, было невдомек, что вторая война снова у ворот. Мама ждала заграничный паспорт, чтобы увезти нас, из воюющей с нами страны, навсегда. Но в паспортах чеченцам упорно отказывали. Вот так я оказался свидетелем начала второй русско-чеченской войны.
В один из осенних дней мы с сестрой играли на большом толстом ковре, в комнате, где по вечерам собиралась большая семья. Вдруг раздался грохот, скрежет и затряслись стены. Сестра побежала к окну. От окна убежала на кухню, к маме. Я остался сидеть. Наверное, я оцепенел от шока и не мог двигаться. Раздавались резкие окрики, автоматная очередь и жалобный визг нашей собаки, Шарика.
Наконец, я смог встать и медленно пошел на кухню. Ее заполнили много мужчин с оружием. Мама держала спинку стула, на столе была рассыпана мука, в стороне лежало сито. Из-за мамы, вцепившись в ее платье, выглядывала сестра. Один из военных, наверное, командир, спрашивал маму про наших мужчин. Она спокойно отвечала, что никого нет, только она и двое детей. Я хотел добавить, что дядя, мамин младший брат дома, но передумал. Мама, хоть и стояла спокойная, выглядела необычно. Военные оттолкнули меня от двери и разошлись по комнатам в грязной обуви. Дом моментально заполнил тошнотворный запах грязных, немытых тел и еще чего-то. Наверное, так пахнет враг.
В середине большой кухни стоял большой обеденный стол. Он стоял ровно посередине большого ковра. Командир вытянул один из стульев и сел. Стал прислушиваться, не упуская маму из виду. Моя сестра тихонько вышла из-за мамы, подошла к столу с другого конца и стала рассматривать его. В это время из спальни военные вынесли наши чемоданы, упакованные к отъезду. В них была вся наша одежда и мамины драгоценности. Накануне мы с сестрой, втайне от мамы, положили в них камни, собранные на речке. Грязные, вонючие мужчины собирались увезти наши вещи и камушки, но мама молчала.
Другие солдаты стали вытаскивать из кухонных шкафов продукты, посуду, кастрюли и столовые приборы. Забрали с плиты еще теплую чугунную сковородку. Командир встал из-за стола, присел на корточки и приподнял угол ковра под столом. Сестра, облокотившись об стол и покачиваясь, сказала, что я давеча описался на этом ковре. Я, было, возмутился, но смолчал. Военный продолжил поднимать ковер, открывая пол. Сестра добавила, что, вообще то, я описался на этот ковер несколько раз. Я посмотрел на маму. Ее лицо ничего не выражало. Сестра продолжила, что в большой комнате ковер новый и на него я еще не писал. Я подошел к маме и взял ее за руку.
Военный резко встал, бросил угол ковра и направился в зал. Вскоре он вернулся, за ним шли двое солдат с ковром, завернутым в трубу. За ними следовали с приставкой и телевизором еще двое.
Заверещали рации, дурно пахнущие мужчины с оружием засуетились и вышли из дома, таща на спине, подмышкой, в руках бытовую технику, постель и ковры.
Возбужденные военные шумно грузились и, наконец, выехали со двора на танке, оставив густой дым от солярки и распаханную гусеницами плитку во вдоре. Из открытого крана, прямо у калитки в огород, текла вода. На земле лежали осколки разбитой банки с огурцами. Из кладовой подчистую унесли заготовки на зиму — банки с тушеной уткой, соленья, варенья, орехи и сухофрукты на длинных нитках. Я посмотрел в сторону искривленных, лежащих ворот. Шарик, расстрелянный в упор, лежал у стены дома, в луже крови. На мой крик сбежались мама, сестра и мой дядя, только что спасенный сестрой. Мама спрятала его, как только услышала лязг танков на улице, в маленький подвал, под тем самым столом на кухне.
Шарика закопали под большим орехом. Я никогда не видел, чтобы мама так горько плакала. Всеми нами любимая собака, еще щенком пришла ниоткуда в дом дедушки и бабушки в первую войну. Молочком ее кормили из моей бутылки с соской, которую оставили, убегая от первой войны.
Амина Умарова.