Это был контрактник, о чём он сказал сам, сразу.
В купе, помимо меня, ехала — лицом друг к другу — супружеская пара. Он вошёл — в камуфляже, громоздкий, как машина для сокрушения зданий. Они вжались в стенку возле окна. Так и застыли.
У него было лицо ребёнка. Мордатого, голубоглазого, глупого. Он был выпивши. Алкоголь добавил ему детскости.
— А вот это — Генка, мой дружбан! — он подпихнул свой альбом сначала супружеской паре (они не взглянули), потом мне.
Он словно искал свою родню. Ну хоть бы каких-нибудь соседей. Ведь в купе — мы соседи? И снова — альбом — на столик перед супругами:
— А вот это — Геныч, гляньте!
Супруги почти слились со стенкой.
— Лариса, всё нормально, — тенорком определил позеленевший супруг.
Если бы я раздавала имена, назвала бы их Моя-хата-с-краю и Как-бы-чего-не-вышло.
Контрактник бухнул альбом мне на колени:
— Сестричка, а вот это — Генка, мой дружбанок!
В открытую дверь купе я увидела, что в коридоре появился разносчик. Он был отчаянно пьян, он подобострастно скалился; его лиловые дёсна еле удерживали остатки стёртых зубов; его худоба, его полная изношенность странно соответствовали всей той громоздкости человека-машины, который сидел напротив.
— А вот шоколадки кому… шоколадочки… покупайте…
Держа eё как-то криво, задевая углами стенки коридора, он толкал острыми коленями металлическую корзину.
— А шоколадку хотите? — спросил контрактник у супружеской пары. — Давайте, с чаёчком-то?
Супруги не шелохнулись.
— Лариса, всё нормально, — прошелестело из глубин стены.
Контрактник обволок меня большими светло-голубыми глазами. Они были влажны.
— А ты, сестрёнка?.. Посластись, я угощаю…
Я не успела ответить.
— Отец, — сказал контрактник, — давай-ка сюда.
Он неловко вскочил и пошатнулся. Стараясь сохранять равновесие, запустил ручищи в карманы камуфляжа, вытащил пригоршню смятых бумажек, запихнул в синий халат разносчика. Бережно взял из его рук корзину. Вывалил всё содержимое — на стол, мне на колени, на нижнюю полку, на пол…
— Свободен, отец.
Это был шоколад «Алёнка». Расползающиеся груды шоколада. И тут я увидела, на кого именно походил контрактник. Он был копией этой девочки в платке, как если бы она наконец выросла — ну, хотя бы формально.
И снова — альбом:
— А вот это — Генка, мой дружбан! Вместе три года! Он мне как брат!
…Ночью он не храпел — хрипел. Супруги, как ни странно, уснули. Или притворялись? С их нижних полок не доносилось ни звука.
Я лежала и думала, что вот, всего в метре от меня, лежит идеальная машина убийств. И мы оба, задраенные в душной капсуле купе, несёмся в этом диком пространстве, — которое только притворяется изученным, а на самом деле не понятное никому из людей. И ещё я думала о том, что мы похожи. Это только для людей мы разные: он — мужчина, я — женщина, он — убийца, я — врач, но для природы мы — оба — глупы, катастрофически беззащитны, растерянны, бренны. Разве мы не брат и сестра?
Если поезд сейчас сойдёт с рельсов, нас перемешает в едином месиве — перепуганных супругов, меня, этого бездомного, безродного дурака. Я такая же сирота, как ты, брат. Ночь одинакова для всех.
***