(О человеке и его книге про абрека Зелимхана)

Книга – это, как известно всем, такая вещь, сделанная из бумаги, в форме прямоугольника (или квадрата, ну уж точно четырехугольника – никогда не видел книг в форме эллипса или треугольника), со страницами текста (бывает с рисунками или с фотографиями), с обложкой – на обложке имя автора… Ну и, конечно, название самой книги (не видел книг без названия). Не открою Америку или Европу (книжную), если скажу, что книги бывают разные. Как и люди – ведь они их и пишут. Есть книги, где много слов, но нет не то чтобы свежей мысли, а мысли вообще, нет абсолютно никакого ряда – ни образного, ни эмоционального, ни информационного… Просто человек занимается бессмысленным и бесполезным плетением слов так, будто Аллах доверил ему ключи от сундука с надписью «Слово». Чувства, испытываемые в адрес такого автора, не однозначны – от ненависти до сострадания. И вернее всего разумному человеку все-таки придерживаться последнего, ибо это беспроигрышный вариант – вполне допустимо, что автор, хоть и глупый, но добрый.

Но есть книги, которые занимают и в жизни вообще (т.е. в истории), и в жизни читателя особое место. В чеченской литературе тоже есть такие книги. Правда, их немного, но они есть. В далеком 1990 году, когда «страну рвало – она, согнувшись пополам, искала помощи» и не за горами был тот день, когда танки будут давить не только лотки и овощи, но и людей, в Чечено-Ингушском издательско-полиграфическом объединении «Книга» скромненьким тиражом (это сейчас 3000 экземпляров считается солидным выпуском), облаченная в тоненькую, мягкую обложку, которая от частого «ношения», то бишь перечитывания, превращалась в лохмотья, выходит одна из таких книг – «Обарг Зеламхех дагалецамаш» («Воспоминания об абреке Зелимхане»). Автор – Муса Бакаров.

Книга эта в читательских кругах нашей республики вызвала (и до сих пор вызывает) живой интерес. Во-первых, впервые в истории чеченского народа один из лучших его сыновей показан не со страниц литературно-художественного произведения и не в сказаниях народного эпоса, в коих вымысел порой преобладает над правдой: Зелимхан Харачоевский предстает перед читателем во всей той исторической достоверности, что донесла до Бакарова память людей, которых ему посчастливилось интервьюировать и которые знали народного героя лично. Во-вторых, оставаясь книгой-документом, «Воспоминания об абреке Зелимхане» демонстрируют безупречный чеченский язык, где гибкое сочетание простых слов вызывает абсолютно физическое восприятие повествования, тем самым превращая речь рассказчиков в факт высокой литературы. И, как мне кажется, впервые в нашей словесности стиль и язык книги Бакарова вырывается за «красные флажки» языка литературы социалистического реализма, сознательно наложенного или бессознательно заимствованного чеченскими писателями. И все это, в совокупности, есть тот редкий случай, когда автору удается в своей книге выходить за рамки собственных намерений.

В 1990 году у меня за плечами был зачитанный буквально до дыр роман Магомеда Мамакаева «Зелимхан», с известным и ставшим в наши дни крылатой фразой первым предложением (неким аналогом французскому «шерше ля фам» – «ищите женщину»): «Дерриге а доладелира Харачуьра Хушаллин хаза йо1 Зезаг бахьна долуш» («Все началось из-за дочери Хушаллы из Харочоя – красавицы Зезаг»). Были еще пара илли об абреке из Харачоя, вычитанных в фольклорных сборниках. Временами попадались газетные статьи, в которых, собственно, ничего нового и не было, лишь изредка встречалось странное словосочетание – «благородный разбойник». Задавался вопросом: неужели это все, чем мы располагаем о Зелимхане? Неужели ничего больше (и более) подлинного не дано узнать о жизни и трагической судьбе этого человека? Неужели факты кончились, полностью предоставив поле деятельности воображению?..

Век старый уходил – до его кончины оставалось совсем немного. Век старый умирал – никто не догадывался, что закат одного века и рассвет нового будет обагрен кровью чеченского народа. Никто не догадывался, что век, длившийся для чеченского народа целую вечность, не собирается сбавлять свою кровавую поступь и в последней агонии изрыгнет столбы красного огня… Никто не догадывался. Шел 1990 год. В Чечено-Ингушском издательско-полиграфическом объединении «Книга» выходит книга «Обарг Зеламхех дагалецамаш» («Воспоминания об абреке Зелимхане»). Последняя чеченская книга ХХ века. Автор – Муса Бакаров.

Бакаров Муса родился в 1924 году в горном селении Махкеты Веденского района. Заканчивает семь классов Сельмен-Таузенской средней школы… До выселения работает почтальоном… В годы ссылки меняет множество профессий: был заведующим магазином, аппаратчиком на заводе города Алта Актюбинской области Казахской ССР, заготовителем… С 1957 по 1959 годы – председатель колхоза им. Орджоникидзе, затем – инспектор райфинотдела… По возвращении на родину с 1966 вплоть до 1989 года работает начальником районной станции защиты растений Веденского района… Имеет незаконченное высшее образование по специальности «агроном»… Награждается юбилейными медалями «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945гг», почетными и похвальными грамотами… Избирается народным депутатом Махкетинского сельского совета… Многие годы является внештатным корреспондентом газеты «Колхозная жизнь»… Публикуется в республиканской печати…

…Вот так пишется книжно-газетно-журнальная биография, где за холодным и расчетливым порядком букв, слов и цифр теряется подлинная человеческая жизнь с ее частыми печалями и редкими радостями. А вместе с тем, Мусе не было и года, когда его отец, Усман, разошелся с его матерью Умидат. У малыша было несколько кормилиц, каждую из которых впоследствии взрослый Муса будет любить и уважать, как родную мать, а детей их считать братьями и сестрами.

После развода с матерью Мусы отец Усман женится еще несколько раз, и не всегда отношения пасынка с мачехами складываются удачно. С восьми лет он воспитывается дедом Бакаром, человеком поистине большого ума, чести и справедливости. Бакар был другом известного на всю Чечню ученого-богослова Суайпа Гайсумова и, будучи неординарной личностью, не смог спастись от жерновов сталинских репрессий: в начале тридцатых годов прошлого века его в должности председателя сельского совета села Сельментаузен арестовывают за то, что он не проводит на местах политику раскулачивания, повторный арест заканчивается трагически – в 1939 году Ильясов Бакар был расстрелян в Грозненской тюрьме (реабилитирован в 1990 году).

Юному Мусе на тот момент четырнадцать лет, но он уже смотрит на мир глазами взрослого человека. Уже в этом возрасте прекрасно разбирается в людях, оценивает человека не по богатству и привилегиям, а только по нравственным качествам, терпеть не может лжи, лицемерия, высокомерия и трусости. В детские и юношеские годы ему приходится вступать в частые драки со своими сверстниками, защищая слабых детей. Характер парня, закаленный в трудностях и лишениях, проявляет себя с лучшей стороны: так как со словами «тяжелый физический труд» Муса знаком не понаслышке, с 13-14 лет ему приходится «выходить в люди», с огромной любовью изучает он историю свой родины, слушает и собирает предания и легенды о национальных героях. Главной «страстью» Мусы Бакарова становится сбор фактов из жизни Зелимхана Гушмазукаева из Харачоя. Хотя Муса и начал интересоваться и расспрашивать о Зелимхане еще в раннем возрасте, но официально «точкой отсчета» принято считать 1940-й год – год, когда Муса, несмотря на феноменальную память, начинает записывать свои беседы на бумагу. Одним из первых его рассказчиков был старейшина из села Махкеты – Шабаз, сын Суайпа. Шабаз был женат на матери Мусы Умидат Хаджимурадовой – в марте 1944 года они оба погибают от голода в казахстанской ссылке.

Книга длиною в жизнь… Вряд ли пятнадцатилетний Муса, когда он только-только начинал записывать свои беседы с людьми, знавшими Зелимхана и о Зелимхане, думал о том, что в будущем его труды выльются в отдельную книгу. А с годами, поставив перед собой твердую задачу сдать рукопись в типографию, Бакаров начинает сомневаться в реализации этого проекта – советская идеологическая система в только что возрожденной Чечено-Ингушской АССР предпочитает замалчивать о Зелимхане, а в некоторых случаях даже очернять. По этому поводу в 1965 году Бакаров пишет письма в разные правительственные инстанции. Первое письмо было направлено в Верховный Совет ЧИАССР, а через год на имя первого секретаря Чечено-Ингушского обкома КПСС тов. Титова и второго секретаря обкома тов. Чахкиева. Бакаров пишет: «В начале 1957 года Чечено-Ингушская республика восстановлена в таких же правах, как и все остальные автономные республики СССР. Каждая нация имеет право гордиться своими национальными героями, несмотря на давность их подвигов…». Бакаров обращает внимание партийных чиновников на лживый пасквиль, опубликованный в газете «Красное Знамя» за № 41 от 4 апреля 1965 года под заголовком «Конец жизни Зелимхана».

Бакарова возмущает и то, что после возвращения чеченцев на родину из краеведческого музея республики исчезли экспонаты, связанные с Зелимханом, которые там находились до февраля 1944 года. В частности, это был большой портрет абрека, где он изображался в полный рост, и его военные снаряжения. И даже после того, как некоторые экспонаты чеченского музея были возвращены из сопредельных республик обратно в Грозный, «коллекция Зелимхана» долго еще пылилась на складе – кто-то очень не хотел выставлять это на всеобщее обозрение.

Язык книги (и снова язык) – живой и яркий, звучит без всякой натуги – живописно, но, вместе с тем, без излишней живописности, предельно кратко, афористично. Ощущение такое, как будто читатель присутствует и слышит речь стариков-рассказчиков, так как в их словах нет ни одного или почти ни одного лишнего слова – отжимают жир, оставляя одни лишь мышцы. Такое впечатление, как будто именно перед тобой сидит Саид Тумхаджиев и, протирая старческие слепые глаза, рассказывает о том, как он входит в пещеру, где находится Зелимхан, окруженную со всех сторон бесчисленным количеством царских солдат, в числе которых есть предатели и доносчики чеченской национальности. Живой картиной встает перед глазами сцена диалога Зелимхана с Саидом, где нас, читателей, словно бы ставших очевидцами, поражает мужество и спокойствие человека, обреченность которого не вызывает сомнения – вход в ущелье (он же и выход) держат под прицелом ружей сотни и сотни солдат. Саида засылают в пещеру с ультиматумом от русского офицера:

– Говорят, что этот враг государя, бандит Зелимхан, который уже сидит в моем «кармане», из всех харачоевцев больше всех доверяет тебе. Ты сейчас зайдешь в пещеру и расскажешь ему все, что ты здесь видишь: скажи, что пещера взята в тройное кольцо, скажи, что стоят две цистерны с керосином, чтобы его оттуда выкурить, также скажи, что на рассвете подоспеют еще войска. Как есть расскажи ему все, и пусть он сдастся живым, иначе я разорву его на мелкие кусочки.

Грустный и удрученный, Саид, проклиная того, кто донес на него как «на человека, которому Зелимхан доверяет больше, чем кому-либо из харачоевцев», направляется в сторону пещеры. Зелимхан встречает его с распростертыми объятиями. Саид рассказывает все, что ему пришлось увидеть за пределами каменных и сырых стен. Зелимхан начинает расспрашивать Саида… Расспрашивает о том, как тот справляется с хозяйством, удалось ли приготовить на зиму сена, расспрашивает о здоровье жены и о многом другом, вплоть до того, что интересуется младшим сыном своего незваного гостя: «Вырос ли Аббаз?»

Саид, даже через пятьдесят лет после тех событий, в беседе с Мусой Бакаровым не перестает удивляться стойкости духа человека, за которым долгие годы петляла смерть и которая, кажется, сейчас настигла окончательно.

– Можно было подумать, что я пришел к нему в гости совсем при других обстоятельствах, – рассказывает Саид Тумхаджиев, – так, как обычно приходят в гости. Я был поражен его безмятежностью, его спокойствием, тем, что он нисколько не был потерян или растерян…

Говоря о языке книги «Воспоминания об абреке Зелимхане», о том, что это яркий, живой, колоритный, краткий и афористичный язык, в котором рассказчики вылущивают золотые слова-зерна, отбрасывая кочерыжки, в доказательство всему этому можно привести хотя бы переведенные мной последние слова из рассказа старика Саида. В чеченском тексте вместо этих «безмятежностей», «спокойствий», «нерастерянностей» и «непотерянностей» старец приводит одно емкое словосочетание – «дог меттахь». В буквальном переводе это звучит, как «сердце на месте». Да, действительно, только человек, у которого сердце на месте, мог расспрашивать про будничные и хозяйственные заботы своего несчастного собрата, пытаясь тем самым успокоить его, хотя над ним самим в эти часы кружила смерть. Только человек, у которого «сердце на месте», мог, провожая в эту ночь своего гостя, попросить того передать чеченцу Хаджи, находящемуся в русском стане, «запомнить этот день». Только человек, у которого «сердце на месте», мог на рассвете уйти из пещеры, из которой невозможно было практически выйти, оставив с носом такое огромное количество войск. А ровно через три года после той ночи, 26 сентября 1913 года, старый (не по количеству прожитых лет – ему только-только перевалил четвертый десяток, а по состояниею души), немощный и больной, похоронивший за столь долгие тринадцать лет абречества убитыми отца, двух братьев, самых верных своих друзей и товарищей, потерявший родной кров и лишенный всякой возможности мирной и спокойной жизни, с неизбывной тоской по своей семье – жене, двум сыновьям и двум дочерям, покинутый всеми и оставшийся в полном одиночестве, Зелимхан, сын Гушмазуки из Харачоя, читая самому себе отходную молитву – суру «Ясин», вступит в свой последний бой…

В книге Мусы Бакарова приведены уникальные факты из жизни абрека. Бакаров имеет беседы с Бехо из Ачхой-Мартана, с Дики из Малых Атагов, с Башировым Ахмадом из Аксая, с немцем Адольфом Миллером из Моздока, с дочерью Зелимхана – Медни, с аварцем Али… Старец Исал из селения Малые Атаги делится с Бакаровым доселе неизвестной историей о скандальной встрече Зелимхана с нефтяным магнатом Тапой Чермоевым. А случай, рассказанный самим Зелимханом Саиду Тумхаджиеву о своем «противостоянии» с другим Зелимханом – смелым и горячим джигитом из Гелдагана – фантастическая история отчаянной храбрости и человеческой мудрости.

Речи Зелимхана завораживают. В них столько философии, юмора, тонких и острых житейских наблюдений, что на ум приходят слова поэта в перефразированном виде: если не был бы он абреком, то, наверно, был…

«Доблесть, смелость, отвага – вещи приходящие-уходящие, мой друг. А хочешь знать, в чем заключается мой секрет храбрости – я никогда не вступаю в заведомо обреченную схватку».

«Сколько бы ты ни советовался с учеными и мудрецами, это тебе не поможет, если у самого нет ума».

«Угостивший тем, чем богат – щедрый; ударивший противника тем, что подвернется под руку – храбрый».

«Если знающие люди будут говорить на чистом чеченском языке, не может не наступить перемирия между враждующими сторонами».

«Знай же, что час твоей смерти не оттянуть ни на день вперед, ни на день назад – от предначертанного не уйти».

Книга длиною в жизнь – это не метафора. Муса Бакаров, действительно, писал ее всю жизнь. Сбор и компоновка материалов для будущей книги заключались не только в том, чтобы искать и находить людей, знавших Зелимхана лично, но и во многих случаях носили этический характер – собеседники Мусы были людьми преклонного возраста, что порой после многочасовой беседы, когда, казалось, все исчерпывающе сказано и рассказано, Муса обязательно вспоминал, что забыл спросить что-то, что для него было очень важным. И только своим природным обаянием и порядочностью ему удавалось зажигать каждый раз слабо тлеющие огарки старческой памяти.

В 1990 году книга наконец увидела свет. Если применить модное сейчас слово «бестселлер», то о «Воспоминаниях об абреке Зелимхане» вполне можно сказать как о книге-бестселлере, второй после «Долгих ночей» Абузара Айдамирова.

В скором времени на просторах некогда всесильной коммунистической державы заговорили о парадах суверенитетов. Затем развал СССР. Революционные настроения в Чеченской Республике. Первая военная кампания в Чечне.

Эта война стала для Мусы Бакарова той болью, которой так и не суждено было зажить в его душе. 25 октября 1995 года гражданский автомобиль, в котором находился Муса и его товарищ, в упор расстреливается с вертолета федеральных сил. Муса, нисколько не думая о себе, читает молитву над своим умирающим товарищем, и только подоспевшие к месту трагедии другие чеченцы обращают внимание, что сам он истекает кровью. Первый населенный пункт по дороге – это Шали. В мчащейся на полной скорости машине слышно, как Муса шепчет аяты из суры «Ясин». Он абсолютно спокоен и хладнокровен, и только на больничной каталке шалинской больницы успевает дочитать последние аяты «Ясина». И вслед за этим отходит – сердце на месте, просто оно перестает биться.