Сегодня, 4 января 1995 года, под непрерывный рев самолетов, бомбящих город, которые вот-вот разнесут в клочья и твой кров, вдруг сел и начал делать эти записи.

Самолет сбросил бомбу или ракету где-то совсем рядом… и всадил в дом пятнадцать осколков. Может, и больше — сразу не найдешь и не сосчитаешь. Выбило все четыре окна со стороны улицы. Один осколок, надо полагать, самый большой, пробил стену ближе к потолку и вышиб изнутри книжную полку. На ней стояли книги из серии «Жизнь в искусстве». Мировые знаменитости разлетелись по комнате вперемешку с битым стеклом двойных рам. В комнате темно, и не стал особо осматривать место происшествия. Да и пропади оно пропадом.

<…>У нас пять голов крупного рогатого скота, два барана, одиннадцать кур, одна кошка и собачка по кличке Барсик. Перепись мышей, крыс и прочего животного мира во дворе не производилась. Взрыв прогремел, когда я выходил на улицу. Самолеты летали с утра, мы уже привыкли к ним и к их делам, если к этому можно привыкнуть. Вслед за громом послышались свистящие, режущие воздух шумы над головой, от наружной стены дома стайками вспорхнули воробушки из штукатурки — не сразу сообразил, что это осколки. Мать находилась внутри и ничего не видела, а только слышала. Объяснил ей, что стекло разбилось от воздушной волны. Она старая, ей восемьдесят один год, и, оказывается, очень боится. Думал, что в таком возрасте не испытывают страха…

<…> Конусообразный осколок, похожий на рог молодого бычка, торчит в стене — застряв в деревянной стойке каркаса дома. Каркас этот забит глиной, обтянут металлической сеткой, а по ней накидка из цементного раствора.

Сегодня в комнату, в которую влетел осколок, не заходил. Вчера был в ней долго. При свете свечи разглядывал книги, думая: зачем всю жизнь собирал их, читал, радовался очередному приобретению, хвастал перед друзьями? В этой жизни, оказывается, имело смысл приобретать лишь то, что в течение минуты можешь запихнуть в дорожную сумку и унести с собой.

<…> Русскую женщину убило российским снарядом, прямо у нее на кухне, когда наклонилась посмотреть в кастрюлю. Полголовы ей и снесло в эту посуду. Эту картину в отечественной литературной критике назвали бы натурализмом. Реализмом в ней называлось, когда простая русская женщина, взяв в руки красное знамя, шла по улицам Сормова…

Муж убитой женщины, только что ставший вдовцом, ходил с кастрюлей и ее содержимым по двору и задавал всем извечно русский вопрос: что делать? Этих «всех» было несколько застывших в шоке пожилых женщин, пьяный мужик и я, шедший от магазина «Заря», куда ходил в поисках сигарет. Почему-то никто у мужчины кастрюлю не забирал, не вразумлял его, я тоже…

<…> В Чечне всегда ходило СЛОВО. У него всегда был хозяин, и тот знал ему цену: оно стоило столько, сколько он, или он — столько, сколько его слово. «У мужа должно быть слово. Сказанное должно остаться сказанным», — говорили в горах. Люди держались не высотой гор, не крепостью каменных башен, а твердостью слова, верностью ему.

…Поймали кровники врага, и взметнулись кинжалы мести. Тот попросил перед смертью воды, и ему дали. Он держал чашу и не пил. «Почему не пьешь?» — спросил старший из кровников. «Боюсь, что не дадите допить», — ответил, стоявший на пороге смерти. «Тебя не убьют, пока не выпьешь эту воду». Тогда тот выплеснул содержимое чаши на землю… и давший не нарушил слова.

<…> Вчера, чудом прорвавшись через фронт, приехал родственник. Сразу же отправил с ним мать, наказав увезти в Урус-Мартан. Она здесь очень боялась.

Теперь один. Все делаю сам. Одни поиски дров стоят немалых сил и времени. Сегодня бои начались аккурат к восьми часам утра. Всю ночь стреляли из орудий, но как-то вяло. А с утра начали, будто доброе дело.

…Город будто прыгает на одной ноге или сидит на кляче, бегущей трясучей рысью, погоняемой во все стороны огненным кнутом. Надо переносить. Всю жизнь приходится что-то терпеть и надеяться: переживешь — все будет нормально. А потом опять что-то такое. И войну надо пережить. Но после нее приходит период, который тоже надо; потом еще что-то, и уходит жизнь, унося надежду. Разве перечислишь, перецитируешь всех, кто искал смысл в человеческой жизни. А что нашли? Кто этот смысл понял? Каждый узнал две истины: что он рождается и умирает.

…Пол, топчан, тетрадь, рука, прижатая к бумаге, и бумага, и буквы, что выводишь, и все остальное ходит, трясется, дрожит, будто вот-вот вместе с тобой куда-то провалится.

<…> Если собрать все осколки и прочее, что влетело, попало в дом, можно будет открыть музей. Не стоило выбрасывать те, бомбовые, что валялись перед домом — идея пришла не сразу. А осколок, что ушел в землю огородика, надо откопать — солидный экспонат…

…Бедные голуби. Они летали стаей, выглядывая вокруг корм. Когда кормил кур, налетели сизой тучей и мигом склевали все зерно. В стае их было штук девятнадцать. Гнал их, кричал на них, но они, чувствуя, что не могу швырнуть в них палку, не улетали, а, чуть взлетая, садились снова и съедали куриный рацион. Куры их или боялись, или жалели, но уступали им. Сегодня привычного шума стаи не было слышно и на крыше не было видно ни одного голубя. Это несколько удивило, но, еще ничего не понимая, пошел кормить скотину. Когда вышел на улицу, заметил, что недалеко от навоза валяются какие-то тряпки — не сразу дошло, что голуби! Мертвые. Машинально стал собирать в одну кучу — семь штук. Долго доходило, что их накрыл или снаряд, или дождь осколков. Потом заметил, что дальний сосед Салавди тоже что-то собирает. Оказалось, то же самое. Итого, во вчерашнем бою пало одиннадцать голубей. Вестники мира войну проиграли. Здесь летало и много ворон. Но ни одной убитой не видел. Наверное, мудрее голубей.

… «Яхь», (совесть), «эхь», «бехк» (вина и ответственность) — три столпа, на которых держится национальный характер, его духовность. Чеченец вовсе не безрассуден. Сегодня весь мир говорит: вот, Россия — мощная держава, у нее огромная армия, вооруженная танками, самолетами, «градами», и как чеченцы все это не учитывают, сопротивляются — усугубляют свое положение, несут огромные потери. Чеченцы обо всем этом знают, но они в состоянии «яхь», в котором человек непоколебим. «Яхь» — суть и даже определитель чеченца. Это ощущение себя равным другому человеку: самому сильному и богатому, смелому и благородному, королю и так далее. Чеченец признает выше себя три предмета: свой головной убор, потолок своего дома и небо.

«Яхь» — путь человека от рождения до подвига и достойной смерти. Чеченцы жизнелюбивы, но если надо умереть — «яхь» помогает им сделать это, будто того и хотели. А способность мужественно умирать всегда называлась самоотверженностью, и тому, кто пытается назвать это иначе, не хватает именно того, о чем речь. Чтобы понять, о чем разговор, надо получить все это с молоком матери, от отца, деда, сверстников, родного дома, гор, родника, взгляда аульской девушки — так же как, чтобы понять душу русского человека, надо родиться русским. Переступить черту «яхь» — равнозначно перемещению в другое измерение — за порог общества, семьи, народа. Об одном скажут, что он полон «яхь», о другом, что лишен его, и это уже приговор, обжалованию не подлежащий. У кого-то: «мертвые сраму не имут». Чеченцы так не говорят, ибо мертвые у них срам «имут», и не только сами, но и живые за мертвых. Каждый из них носит в себе затаенный страх умереть недостойно, это чувство тоже входит в понятие «яхь». Если седьмой предок умер недостойно, срам за него испытывает седьмое поколение. И оно должно смыть это пятно с предка, даже ценою крови — собственной или чужой. Чеченец сам часто признается, что если бы не вошел в состояние «яхь», не смог бы исполнить, совершить, одолеть… Когда человек в таком состоянии, в том же состоянии с ним находятся все его предки — живые и мертвые, родственники, друзья — где бы они физически ни находились. Такова природа национального характера — девственность личности, которую нельзя нарушить дважды. Сознательный выход за нормы «яхь» лишает человека этого качества, и тогда «эхь» и «бехк» становятся стражами, препятствующими возвращению обратно.

https://www.facebook.com/permalink